Доехав по Правой набережной Калининграда до кофейни «Элеватор», можно не только попить хорошего кофе, но и увидеть, например, мачты самого крупного учебного парусника в мире — барка «Седов». Иногда это может быть вовсе и не «Седов». И вашему взору предстанет «»Крузенштерна» льдом поросший такелаж»… Правда, это нечасто случается, ибо последнее время зимы в Калининграде морозом нас не балуют…
Впрочем, при взгляде на противоположный, левый, берег реки Преголи (именно она даёт право Калининграду называться портом, — но об этом чуть ниже), мы видим ещё и некое сооружение, не совсем обычное, возле которого и швартуются парусники…
Это сооружение тоже называется элеватор. Вот именно о нём, Калининградскомпортовом элеваторе (бывшем Königsberger Speicher) и пойдёт речь…
Калининград, в отличие от Москвы, — порта пяти морей, — порт только одного моря: Балтийского. И даже при этом у некоторых туристов, оказавшихся в Калининграде, случается разрыв шаблона, когда выясняется, что город, хотя и является портом, находится вовсе не на берегу Балтики… От Калининграда до выхода в море — больше 40 км по прямой…
Несколько столетий, предшественник Калининграда Кёнигсберг, был важным портом сначала государства Тевтонского ордена (кстати, купцы из ганзейского Любека задолго до немецких рыцарей оценили выгодное местоположение будущего Кёнигсберга и собирались основать в нижнем течении Прегеля/Преголи своё поселение), а потом и всей Германии.
Если бы мы перенеслись лет на 100 назад, то увидели бы такую картину: все набережные Прегеля в центре Кёнигсберга были причальными стенками, у которых швартовались суда и судёнышки, лодки и лодчонки, — моторные и парусные, — всякие… Моряки и рыбаки (как и рыбацкие жёны) были неотъемлемой деталью городского ландшафта. Великий уроженец Кёнигсберга Иммануил Кант даже умудрился написать труд по географии, не выезжая за пределы Восточной Пруссии. Философ утверждал, что сведения о мире можно почерпнуть из рассказов моряков с кораблей, заходящих в порт Кёнигсберга.
Рыбный рынок — Фишмаркт (не путайте с Рыбной деревней нынешнего Калининграда — весьма популярной у туристов локацией, правда, появившейся на карте города только в 2005 году), — это культовое место Кёнигсберга, запечатлённое на множестве фотографий и почтовых открыток.
Рыбный рынок Кёнигсберга. Почтовая открытка. Прошла почту в 1904 году.
В общем, оба берега Нового и Старого Прегеля были местом, где швартовались суда.
Судоходство по Прегелю. Почтовая открытка. 1930-е гг.
Но одно дело XIII, или даже XVI век, а другое дело конец XIX века… На смену парусным судам (на всякий случай, ганзейский когг — парусное торговое судно, — изображён на гербе Калининграда) пришли суда моторные, с бóльшим водоизмещением и бóльшей осадкой. Ведь уже даже в XVII веке не всем купеческим судам удавалось зайти в Кёнигсберг. Помехой являлся мелководный залив Фришес-хафф (сейчас Калининградский, или Вислинский, залив) — суда с большой осадкой просто не могли по нему пройти.
Как выходили из этой ситуации? Суда с большой осадкой доходили до Пиллау (нынешнего Балтийска). Там местные жители с удовольствием оказывали купцам услуги по перевалке их грузов на маленькие посудины с небольшой осадкой. А то и на подводы-телеги. А затем уже товары доставлялись до Кёнигсберга. Ну и в обратном направлении также шёл грузовой поток из Кёнигсберга в Пиллау, а затем уже по всему миру морским транспортом.
В какой-то момент кёнигсбергскому купечеству надоело тратить деньги на эти погрузочно-разгрузочные операции. Было принято решение построить глубоководный морской канал, который позволил бы большим судам без остановки следовать из Балтики, минуя Пиллау, прямиком через залив Фришес-хафф, а затем по руслу Прегеля в порт Кёнигсберга.
В 1879 году был объявлен конкурс на проект канала, победителем в котором стал строительный инспектор из Пиллау Хуго Натус. Ему вручили премию в размере 10000 марок и, как говорят, наградили медалью из бронзы с правом позолотить её (правда, за свой счёт).
Фрагмент проектной схемы строительства русла Кёнигсбергского канала. Источник: architekturmuseum.ub.tu-berlin.de
Построили канал довольно быстро — строительство началось в 1889 году, а уже 15 ноября 1901 года канал был введён в эксплуатацию. При строительстве был углублён фарватер будущего канала, а грунт, извлечённый при этом со дна залива, пошёл на отсыпку 10 островов, ограничивающих канал с южной стороны.
Калининградский глубоководный морской канал
Между островами, которые отсыпали с помощью грунта, извлечённого со дна залива Фришес-хафф, имелись проходы для рыбацких лодок.
Схема Калининградского глубоководного морского канала. Источник: rosmorport.com
Канал позволил входить в порт Кёнигсберга судам длиной до 120 м и осадкой до 6 м. Ещё до окончания строительства канала на правом берегу Прегеля южнее центра Кёнигсберга в 1897 году было построено из красного кирпича хранилище для зерна на 50000 т высотой в 10 этажей, ставшее самым крупным в Европе. Российское зерно было важнейшей статьёй импорта Кёнигсберга на протяжении столетий. Именно из Кёнигсбергского порта оно шло дальше на запад, и не только в Германию.
Строительство глубоководного канала сразу же показало, что порт, который находился в самом сердце Кёнигсберга, не способен справиться с возросшим грузооборотом — крупные суда просто не могли развернуться в русле Прегеля. Пришла пора задуматься о строительстве нового, современного порта. Его решили строить на левом берегу ниже по течению Прегеля, за пределами города, ближе к устью реки.
Аэрофотоснимок русла Прегеля, Вольной и Индустриальной гаваней. 1920-е гг. Красной стрелкой показан портовый элеватор. На переднем плане снимка виден двухъярусный мост.
Строительство порта началось в 1915 году, в разгар Первой мировой войны, но уже в 1917 году работы были прекращены — страна стояла на пороге катастрофы…
Толчком для возобновления строительства нового порта, как это не странно, стало поражение Германии в Первой мировой войне. Немцы потеряли часть своих территорий. Данцигский коридор отделил Восточную Пруссию от остальной части Германии. Зерно из молодой Советской России уже не могло попасть, как это было ранее, по суше через Восточную Пруссию в Германию.
Ганс Ломейер
Тут нельзя не вспомнить добрым словом обер-бургомистра Кёнигсберга Ганса Ломейера (1881 — 1968), руководившего городом в один из самых сложных периодов его истории — с 1919 по 1933 год. Именно ему пришлось справляться с новыми вызовами и решать экономические последствия, возникшие после отделения провинции и её главного города от рейха.
Ломейер последовательно выступал за социально ориентированную экономическую политику, решительно отвергая вмешательство государства в муниципальное управление.
В первую очередь, во время гиперинфляции, охватившей всю стану в начале 1920-х, Ломейер проводил взвешенную муниципальную финансовую политику и основал городской банк, который впоследствии также управлял и городской казной. Ломейер преобразовал муниципальные предприятия в общества с ограниченной ответственностью (GmbH), акции которых принадлежали городу, и управлял ими как независимыми предприятиями.
При нём на карте Кёнигсберга появились важнейшие объекты, часть из которых мы используем и по сей день. Для каких-то объектов, заложенных ещё до вступления в должность Ломейера, обер-бургомистр изыскал средства для возобновления строительства, а какие-то были построены при нём с нуля.
Здесь можно упомянуть Восточную ярмарку, ставшую одной из крупнейших промышленных выставок Германии, аэродром в Девау — одну из первых авиагаваней в Европе, соединившей Москву и Кёнигсберг, Главный железнодорожный вокзал (сейчас Южный), Северный железнодорожный вокзал, первую радиовещательную компанию Восточной Пруссии (позднее — «Радио Кёнигсберг») и многое другое.
Ломейер стремился к тому, чтобы муниципальное самоуправление было свободно от партийной политики. В каком-то смысле это его и погубило, как управленца: он стал последним обер-бургомистром Кёнигсберга, избранным городским советом. С приходом к власти нацистов, в марте 1933 года Ломейеру пришлось подать в отставку и переехать в Берлин. Он подозревался в участии в заговоре против Гитлера летом 1944 года, но ему удалось избежать ареста.
По первоначальному плану в новом порту Кёнигсберга было решено построить пять гаваней. Но планам этим сбыться было не суждено — из-за недостатка средств гаваней построили три: Свободную (или Вольную — в ней иностранные суда освобождались от уплаты таможенных платежей), Индустриальную и Лесную.
Планировочная схема Кёнигсбергского порта. 1- Групповой элеватор; 2 — Башенный элеватор; 3 — зернохранилище на правом берегу Прегеля, построенное в 1897 году; 4 — Вальцевая мельница (сейчас бывший Мукомольный комбинат); 5 — двухъярусный мост; I — Вольная гавань; II — Индустриальная гавань; III — Лесная гавань; IV и V — две гавани, которые так и не были построены.
Автором проекта и руководителем работ в порту стал член городского совета Кёнигсберга по строительству Корнелиус Кучке (1877 — 1968).
Корнелиус Кучке
Якорным объектом Индустриальной гавани стал портовый элеватор. Это в очередной раз говорит о том, насколько важным импортным товаром тогда являлось российское зерно (поговаривают, что Кёнигсберг носил неофициальный титул «зернового мешка Германии»).
Для проекта элеватора Кучке предложил ряд революционных идей. Проблемой участка, на котором предполагалось строить портовые сооружения, являлись нестабильные грунты и болотистая местность. Поэтому для площадки под элеватор пришлось использовать 5600 деревянных свай длиной от 10 до 15 м (металл в болотистой почве непременно бы подвергся коррозии), над которыми затем была залита железобетонная плита-ростверк. К лету 1917 года работы по созданию фундамента были завершены, после чего строительство остановилось.
Возобновилось строительство лишь в 1921 году. Строительные работы выполняли строительная фирма Wolff & Döhring и компания A.-G. für Beton und Monierbau. Уже 13 ноября 1924 года элеватор был торжественно открыт. Этот день также является и днём рождения порта.
Забивка свай на площадке портового элеватора. 23 мая 1917 года.
Работы по заливке железобетонного ростверка. 15 июля 1917 года.
Работы по возведению стен и плит перекрытия в элеваторе. 3 мая 1921 года.
Элеватор представляет собой два здания, соединённые между собой со стороны воды воздушной галереей на 8-м этаже и двумя проходами в подвальном этаже. Каждое здание рассчитано на хранение 16000 т зерна. В центре каждого здания имеется рабочая башня, а по краям от неё находятся секции хранения зерна.
Кёнигсберг. Вид на старый и новый элеваторы. Почтовая открытка. 1920-е гг. В правой части видно зернохранилище, построенное в 1897 году на правом берегу Прегеля. В левой части снимка — портовый элеватор: левее — Башенный элеватор, правее — Групповой элеватор.
Вид на Групповой элеватор (слева) и Башенный элеватор (правее). Не ранее второй половины 1920-х гг.
Элеватор давал возможность как принимать зерно по железной дороге, а затем перегружать его на морские суда, так и наоборот, принимать зерно с судов и грузить его в вагоны.
Портовый элеватор был способен принимать и отгружать зерно как с судов, так и с железнодорожных вагонов. 1930-е гг.
К причальной стенке могли подходить зерновозы с осадкой до 8 м и длиной до 120 м.
Необычным было также и управление новым элеватором. Акционерное общество, владевшее элеватором (Königsberger Speicher Aktien – Gesellschaft), одну его часть — «Групповой элеватор» (Gruppenspeicher) — сдавало в аренду относительно мелким производителям зерна (и каждый фермер мог быть спокоен за свою продукцию — смешаться его зерно с зерном других владельцем не могло). Вторая часть — «Башенный элеватор» (Turmspeicher) — использовалась для крупных партий зерна.
В 1942 году в Вольной гавани был построен второй элеватор (так называемый «красный»), вместимостью 14000 т. Строили его для перевалки зерна, вывозимого немцами с оккупированных в годы войны территорий Советского Союза.
В прошлом году Калининградский портовый элеватор отметил свой вековой юбилей. Являясь объектом культурного наследия, он и по сей день используется по своему прямому назначению.
Калининградский портовый элеватор. 2024 г. Источник: Яндекс-карты.
На элеваторе до сих пор можно увидеть оборудование, сохранившееся с тех далёких времён и прикоснуться к истории в прямом смысле слова… Не исключено, что портовый элеватор является единственным в мире подобным объектом, используемым на протяжении целого века!
Распределительная каретка Группового элеватора. 7 апреля 1924 г. Эту же каретку можно и по сей день увидеть за работой на элеваторе.
Несмотря на то, что элеватор расположен на территории Калининградского морского торгового порта, являющегося режимным объектом, у вас, дорогие читатели, есть возможность побывать и в Башенном, и в Групповом элеваторе. Для этого вам нужно лишь связаться со мной. И мы с вами вместе пройдём по «Пути зерна»…
Фрагмент плана Кёнигсберга из «Heimatatlas für Ost-Preussen», изданном в Лейпциге в 1926 г. Цифрами обозначены: 1 — Главный ж/д вокзал (сейчас Южный вокзал); 2-з — гавани, которые планировались, но так и не были построены, на этом плане показаны как действующие; 4 — Свободная гавань; 5 — Индустриальная гавань; 6 — портовый элеватор (почему-то состоящий из трёх зданий); 7 — двухъярусный мост; 8 — остров Коссе; 9 — старое зернохранилище.
Разрез здания Группового элеватора. Как видно, предполагалось, что одновременно могла осуществляться работа как с морским, так и с железнодорожным транспортом. При этом суда у причала стоят в два борта. Т.е. левое судно могло загружаться зерном с элеватора при помощи отгрузочных труб, при этом правое судно могло разгружаться (или загружаться) с помощью грейферного крана. Кроме того, была предусмотрена возможность отгружать зерно с первого этажа в мешках с помощью специальных погрузочных тележек.
План портового элеватора. Справа — здание Группового элеватора, далее — здание Башенного элеватора, к которому примыкает здание для администрации.
Башенный элеватор и грейферные краны на причале. На переднем плане справа здание администрации элеватора. 1930-е гг.
Источники:
Die Bauten der «Königsberger Speicher-Aktien-Gesellschaft» am Hafenbecken IV. — Deutsche Bauzeitung, № 21, 1918.
Die Hochbauten des Königsberger Handels- und Industriehafens. — Deutsche Bauzeitung, № 29, 1927.
Кёстер Бальдур Кёнигсберг: Сегодняшний Калининград. Архитектура немецкого времени. — Калининград: Живем, 2014.
Как именно цирк назывался полностью, этого я уже не могу точно вспомнить, однако же он должен был называться как-то вроде «Цирк-шапито Аниты Шибукат». Это было, безусловно, событие первого ранга, этот цирк, и такой вывод можно было сделать уже потому, что молодёжь Сулейкена была на школьных каникулах, полевые работы подошли к концу и в каждом доме без исключения только и говорили о нём, о цирке. При этом цирк не был уж таким и большим, если без особых проблем он смог разместиться на небольшом лугу дружины огнеборцев, установив там шатёр, а неподалёку живописно расставив свои вагончики.
Всё происходило быстро и негромко, и не успело общество Сулейкена оглянуться, как оно получило приглашение от передвижного цирка Аниты Шибукат на первое представление. Оркестр играл завлекающие мелодии, по арене водили одряхлевшего слона, в воздухе разносились многозначительные звуки – и вскорости шатёр был забит до отказа. Общество пришло подготовленным – про еду никто не забыл: солёные огурцы, картошка в мундире, копчёная рыба. Степенно приветствуя друг друга, общество некоторое время фланировало по лугу, а потом вошло в шатёр, к месту представления, беседуя группами между собой. Именно так. А потом Анита Шибукат, самолично, поприветствовала собравшееся общество, найдя подходящие обольстительные выражения. Затем эта персона, благосклонно приняв аплодисменты, скрылась. «Представление, — громко объявила она, — открыто», и в тот же момент оно началось.
Тут же, для начала, на арене появился мрачный, полуголый человек. Остановившись, он стал угрюмо оглядываться по сторонам, затем, потянувшись, открыл свой ящичек. И что же находилось внутри этого ящика? Внутри что-то лежало, – а именно ножи. Длинные, острые, и, как можно было уже догадаться, очень опасные. И что же сделал этот полуобнажённый, угрожающего вида эксцентричный человек? — он взял в руку ножи, один, второй, третий, пять ножей, и пронзительным возгласом вызвал Аниту Шибукат. И в самом деле, эта довольно упитанная женщина прислонилась спиной к стенке из досок. И вот что произошло затем: этот человек метнул все свои ножи в Аниту Шибукат, и все пять вонзились в дерево, и, слава Богу, никто не пострадал.
Сулейкенское общество стонало от ужаса, прикрывая лица руками, жалобно скулило, изредка раздавались короткие испуганные вскрики.
Но это было ещё не всё. Этот полуодетый, вспотевший человек вытащил ножи из досок, отступил пару шагов назад и начал снова кидать острые предметы в бедную женщину, причём с максимальной неделикатностью.
Тут у некоторых представителей мужского сообщества Сулейкена проснулось понимание того, что разрешено делать, а что нет. В наибольшей степени это понимание проснулось у здоровяка рыбака Валентина Цоппека. Он просто встал со своей скамеечки, вышел на арену, подошёл, с душевным спокойствием к человеку с ножами, и сказал: «Эта дама, — сказал он, — нашла такие тёплые и приятные слова для своего приветствия. Зачем же ты в неё метаешь, чорт возьми, ножи? Ещё один нож, говорю я тебе, и ты будешь иметь дело со мной. У нас в людей ножами не кидаются. Я правильно говорю?»
«Правильно», — пробормотало общество Сулейкена.
Тяжело дышавшая Анита Шибукат, подойдя к ним, быстро произведя разведку, мгновенно оценила ситуацию и предложила полуголому человеку скрыться за кулисами, что он и сделал, сопровождаемый неодобрительным ворчанием общества. Он бы, как по мне, так просто бы не ушёл, если бы Анита Шибукат не одарила всех беззаботной улыбкой, сияние которой успокоило всех, и каждого в отдельности.
С такой же улыбкой она объявила следующим номером подобострастно согнутого господина с лукавым лицом, который, облачённый во фрак и в цилиндр, выпрыгнул на арену, посылая воздушные поцелуи публике в предвкушении овации, прежде чем он что-нибудь продемонстрирует. Внезапно, прежде чем зрители смогли уследить за его движениями, этот горбун стремительным движением выбросил руку в воздух Сулейкена, и… что же оказалось у него в руке? – а это был букет благоухающей сирени. Громкие возгласы удивления разнеслись под шатром, в спонтанном воодушевлении зрители стали его закидывать солёными огурцами, которые он ловил с удивительной проворностью. Кроме солений в его сторону летела и селёдка, — всё, как вы понимаете, от чистого сердца. Всё эти подношения он с достоинством неторопливо подбирал.
Затем он установил стол, на стол – коробку, и в завершении этих манипуляций он самостоятельно забрался в коробку и закрыл её изнутри. Что нам остаётся сказать: эта коробка раскрылась во все стороны по частям и кого там не было, так это хитроватого согнутого господина. На арену уж было, полные волнения, собрались выйти письмоносец Цаппка и младший Урмонайт, как фокусник, кто его знает как, под бравурный оркестровый марш появился на балконе с музыкантами, спустился по верёвке вниз и окунулся в продолжительные аплодисменты. Воодушевлённый безудержной овацией, иллюзионист внезапно подошёл к краю арены, засунул моему дядюшке, Станиславу Григуллу, руку за жилетку, и… что же появилось на всеобщее обозрение? – Конечно же все знают, что появилось! А именно – кролик, дрыгающий лапками, и по настоящему живой. Ну, а что же сулейкенцы? Когда это произошло, они застыли в онемении, а мой дядюшка, честное слово, поднялся с места и начал снимать с себя, в соответствующем порядке, все части своего гардероба. Естественно, в надежде найти еще одного кролика, предпочитая в мыслях, однако, упитанного селезня или петуха, выпрыгивающих из его подштанников. Однако ничего подобного не произошло. В гнетущей тишине мой дядюшка снова оделся, и аплодисменты не заставили бы себя ждать, если бы Станислав Григулл внезапно не заговорил. Он обратился напрямую к фокуснику и сказал следующее: «Я вижу, — сказал он, — что кролик уже скрылся за кулисами. Однако этот кролик принадлежит мне. Так как всё общество видело, что он проживал на моём теле. Поэтому я хотел бы вас попросить о незамедлительной выдаче указанного кролика.»
Вот теперь, по правде, и в самом деле наступила тишина, – и, скажем прямо, гнетущая. Общество на мгновение замерло, волшебник с опасением и недоумением посмотрел на говорившего. Но затем, очнувшись, подошёл к моему дядюшке и сказал: «Где именно, — сказал он, — бывают такие кролики, которым свойственно жить под хозяйским жилетом? Это было, как вы в этом убедились, обыкновенное волшебство, так сказать, „Симсалабим“.»
«Мне это, — сказал моя дядюшка, — абсолютно безразлично. Кролик жил под моей жилеткой, барахтался там, выказывал признаки жизни. И на этом основании я хотел бы потребовать выдачи мне вышеуказанного кролика. Он – моя собственность.» Быстро пробежав глазами вокруг, мой дядюшка попытался найти жандарма, и когда представитель закона по имени Шнеппат кивнул головой, то он потребовал с непреклонной интонацией: «И побыстрее, с вашего позволения.» Таким образом Станислав Григулл получил своего кролика, посадил его на колени, и представление без запинок продолжилось.
А что же было дальше? Ну как, тут на арену вынесли кадку с водой, в которой находился старый толстый тюлень с мордой ворчуна, отзывавшийся на кличку Рахулл.
На кадке был укреплён большой плакат, на котором было написано: «Тюленя просьба не дразнить», — что, видимо, должно было означать: не беспокоить и не приставать с играми. Подобного, однако, никому из почтенного сообщества и в голову бы не пришло. Тюленю достались жидкие аплодисменты, на что он и внимания не обратил. По крайней мере, он позволил занести себя без проблем обратно, не покидая ёмкость.
После того, как его унесли, на арену снова вышла довольно упитанная дамочка Анита Шибукат, одарила моего дядюшку особенным взглядом, и объявила: «А теперь выступает силач по имени Босняк! Он глотает железные прутья на завтрак и выпивает двенадцать литров молока на ужин. Его сила неимоверна. Кто пожелает с ним вступить в схватку и продержится против него хотя бы две минуты на ногах, получит стоимость входного билета обратно и три марки двадцать в придачу!»
Она отступила в сторону и вперёд вышел тот самый Босняк — причём от его поступи задрожали скамьи, — он скалил зубы, бил себя по маленькой голове и изо всех сил старался произвести устрашающее впечатление. Никто не осмелился ему противостоять. Никто?
Да нет же, вдруг с задних рядов кто-то поднялся, но был он настолько тощим, что его поначалу просто и не заметили. Так кто же это объявился и явил собой непостижимый пример безрассудства? Мой дядя, сапожник Карл Куккук. Сулейкенцы сидели, словно парализованные, когда он проходил мимо, провожая его задумчивыми, прощальными взглядами, и никто не поднялся с места, чтобы повлиять на его решение.
И вот он вышел на арену, посмотрел на Босняка с нежностью и сочувствием и произнёс: «Жду, — сказал он, — нападения». И тут же этот чудовищный человек с маленькой головой бросился на него, раскинул руки, а затем фыркнул, хлопнув в ладоши. Но Карл Куккук уже давным-давно исчез, оказавшись позади пожирателя железа. Тот, полагая, что перед ним всё ещё находится сапожник, сжал руки так сильно, что на его глазах навернулись слёзы: то, что он сжимал было ни что иное, как он сам. Что ж, это повторялось не раз, – как вообще можно удержать сапожную дратву, тонкую, как мой дядя? – и, в конце концов, этот Босняк так выбился из сил, что сел на землю, тяжело дыша, и его пришлось приводить в чувство, окатив из ведра водой. Карл Куккук же, наоборот, дошёл до кассы, получил деньги и неторопливо, вместе с родственниками, вернулся домой.
Вот так это приблизительно и случилось с передвижным театром Аниты Шибукат в Сулейкене, если мне не изменяет память. Как я позже узнал, цирк после этого долгое время не приезжал в нашу деревню — якобы из-за страха перед слишком просвещённой публикой.
В Калининградской области есть несколько достопримечательностей, связанных с именем одной весьма известной особы, звали которую Луиза Августа Вильгельмина Амалия Мекленбург-Стрелицкая. Но более известна эта дама под именем королевы Пруссии Луизы, супруги прусского короля Фридриха Вильгельма III.
Правда, в этой заметке речь пойдёт не столько о королеве Луизе (к слову, она явилась прародительницей всех императоров Германской империи и императоров империи Российской, начиная с Александра II), сколько о кирхе, освящённой в её честь в Кёнигсберге в 1901 году.
Почтовая открытка с изображением Луизенкирхи, императорской четы и самой Луизы. Начало ХХ в.
В период с 1902 по 1912 год в Восточной Пруссии было построено четырнадцать так называемых «юбилейных кирх». Этому предшествовали торжества по случаю 200-летия прусской короны. 18 января 1701 года Фридрих III Бранденбургский (1657–1713), курфюрст с 1688 года, в замке Кёнигсберг собственноручно водрузил себе на голову корону, став «королём в Пруссии». Собственно, с этого дня Кёнигсбергский замок и стал «Королевским». В нём впоследствии короновались все прусские короли. Новый монарх, сын «Великого курфюрста» Фридриха Вильгельма I, вошёл в историю как Фридрих I Прусский.
Превращение курфюрста Фридриха III в короля Фридриха I в 1701 году это само по себе необычное событие, поэтому уделим ему несколько строк.
Герцогство Пруссия никогда не входило в состав Священной Римской империи германской нации и юридически было независимо от императора. Именно этот факт позволил курфюрсту Бранденбурга (а вот он, кстати, являлся вассалом императора) Фридриху III, страстно любящему роскошь и поклоннику всего французского, путём различных договорённостей и обещаний, помочь императору войсками и деньгами, и тем самым выторговать себе право на королевский титул.
Поскольку в Священной Римской империи королей было всего два — король Богемии и король Рима, чтобы подчеркнуть, что третьего короля в империи не будет, Фридрих стал не королём Пруссии (König von Preußen), а королём в Пруссии (König in Preußen). Остальные земли, разбросанные там и сям к западу от Пруссии, которыми до коронования владел Фридрих, стали называться «владениями короля в Пруссии». Этот титул у прусских королей сохранится до 1772 года, покуда король Фридрих II (он же Фридрих Великий, или, как его называли немцы — «Старый Фриц») во время первого раздела Польши не присоединил к Пруссии так называемую «Королевскую Пруссию», являвшуюся частью Польши.
18 января 1871 года прусский король Вильгельм I стал императором Германской империи под этим же именем, оставшись одновременно и прусским королём.
За несколько лет до этих запланированных торжеств, в 1899 году, в Кёнигсберге началось строительство церкви, призванной, прежде всего, увековечить память о рано скончавшейся королеве Луизе (1776–1810), супруге прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770–1840).
Вид на Луизенкирху с запада, со стороны Лавскер-аллее. 1900-е.
Кирха памяти королевы Луизы (Königin-Luise-Gedächtniskirche) должна была, по задумке императора Вильгельма II, правнука Луизы, стать не только данью памяти всенародно любимой королеве, но и символом могущества всего рода Гогенцоллернов.
Освящение церкви было запланировано на 18 января 1901 года, в годовщину коронации 1701 года. Таким образом, кирха памяти королевы Луизы стала первым сакральным сооружением в Восточной Пруссии, возведённым в честь этого юбилея.
Кайзер Вильгельм II (1859-1941; король Пруссии и император Германии 1888-1918) особенно стремился сохранить память о своей прабабушке. 6 сентября 1901 года он приехал в Кёнигсберг, чтобы вместе со своей женой Августой Викторией (1858–1921) принять участие в торжественной церемонии открытия церкви, которую жители Кёнигсберга кратко называли «Луизенкирха» (Luisenkirche), состоявшейся 9 сентября.
В декабре 1898 года кёнигсбергский фабрикант и коммерции советник Луис Гросскопф (1830–1901) предложил идею строительства к годовщине коронации первого прусского короля церкви, которая, по его задумке, должна была быть освящена в годовщину коронации 18 января 1901 года. Для этой цели он приобрёл для будущего здания участок земли (5182 кв.м), расположенный по Лавскер-аллее (сейчас пр-т Победы), граничащий с западной частью парка Луизенваль (сейчас Центральный парк), а также пожертвовал значительную сумму на строительство кирхи (220 000 марок) церковной общине Альтштадта(1). Он же предложил и название для будущей кирхи.
Здесь можно отметить два интересных момента… Во-первых, Луизенкирха станет первой сакральной городской постройкой, появившейся за пределами так называемого «второго вального обвода»(2) — в то время границы города Кёнигсберга. А во-вторых, парк Луизенваль связан с королевой не только тем, что Луиза любила в годы изгнания из Берлина гулять по нему, но и тем, что и название «Луизенваль» — «Выбор Луизы» — его владелец, городской советник Готтхильф Бузольт (1771 — 1831), дал в честь обожаемой им королевы, которая гостила вместе с мужем и детьми в принадлежавшем Бузольту доме, расположенном на северной окраине парка…
Разработкой проекта занимались архитекторы Фридрих Хайтманн (1853–1921) и Франц Кра (1864? — 1911) из Кёнигсберга.
Кирха представляет собой ассиметричное трёхнефное здание. Нефы имеют разную ширину и высоту. Здание расположено на окраине парка. Это, а также конфигурация участка, на котором стоит кирха, привело к тому, что по первоначальной задумке авторов проекта, вход в кирху для посетителей расположили со стороны Лавскер-аллее. Хайтманн предполагал спроектировать церковь в стиле раннего Ренессанса, но в проект вмешался сам Вильгельм II, который требовал все важные для империи строительные проекты подавать ему на рассмотрение и утверждение. Начиная с первых лет своего правления кайзер в сакральной архитектуре, если так можно сказать, «продвигал» неороманский стиль, который, как он считал, наилучшим образом отражает историю германской нации.
Объединяя трон и церковь, кайзер сознательно пытался использовать неороманский стиль, чтобы показать связь с якобы славной средневековой имперской эпохой, которая для него проявлялась, прежде всего, в позднероманском стиле династии Гогенштауфенов(3). Вильгельм II, представитель рода Гогенцоллернов, считал себя преемником императоров Священной Римской империи, и был убеждён, что его правление даровано только милостью Бога. (Кстати, и Фридрих I, как уже говорилось выше, короновал себя сам.) Таким образом он стремился возвысить собственную династию Гогенцоллернов, укрепить преданность немецкого народа императору и, в конечном счёте, способствовать развитию патриотизма. В этом же русле он, естественно, пропагандировал и культ королевы Луизы.
Королева Луиза. Портрет Николауса Лауэра. 1799 г.
Луиза, принцесса из дома Мекленбург-Стрелиц, вышла замуж за прусского наследника престола Фридриха Вильгельма III в 1793 году. В 1797 году Луиза взошла на прусский престол вместе со своим мужем, став королевой-консортом. Она была матерью двух прусских королей, Фридриха Вильгельма IV (1795–1861) и Вильгельма I (1797–1888). Во многом благодаря влиянию Луизы, Пруссия начала войну против наполеоновской Франции. Но, после сокрушительных поражений при Йене и Ауэрштедте в 1806 году против армии Наполеона, королевская семья бежала в Восточную Пруссию. В 1807 году на встрече с французским императором в Тильзите Луиза пыталась убедить его смягчить санкции против Пруссии. Однако её просьбы не увенчались успехом. Пруссия была вынуждена согласиться на безоговорочный Тильзитский мир, по которому, среди прочего, она лишилась всех земель к западу от Эльбы, а значит, и более половины своей территории и населения. Кроме того, Пруссии пришлось заплатить значительные репарации Франции. После Тильзитского мира королевская семья прожила в изгнании в Кёнигсберге почти два года – с января 1808 по декабрь 1809 года. Зимой они жили в Кёнигсбергском замке, а летом – в загородном доме Готтхильфа Бузольта, находившемся тогда в западном пригороде Кёнигсберга. Через полгода после возвращения из изгнания королева скончалась в 1810 году после непродолжительной, но тяжёлой болезни во время визита в летнюю резиденцию своего отца в замке Хоэнцинц к северу от Нойштрелица. В последующие годы и десятилетия вокруг жизни королевы был создан грандиозный миф, который был возведен в ранг государственной идеологии.
Миф и культ Луизы развивались в сложных исторических контекстах. Исторические процессы и события намеренно смешивались с домыслами и мечтаниями. Тут и её открытость, и якобы простота в общении с подданными, и небоязнь вызвать осуждение при общении с императорами Франции и России во время подписания Тильзитского мира, и ранняя смерть в чрезвычайно опасной, с политической точки зрения, ситуации для прусского государства, всё это, безусловно, сыграло свою роль.
Почитание Луизы достигло своего пика в эпоху императорской власти, когда её возносили буквально как святую. И наконец, что не менее важно, Вильгельм I, её второй сын, последовательно проводивший процесс объединения немцев в единый народ с 1871 года, считал её национальной святой, в каком-то смысле «матерью нации», так что эпоху Вильгельма I можно смело назвать эпохой культа Луизы.
С основанием империи была подготовлена почва для многочисленных мемориальных комплексов и памятников Луизе, которые изображают её в более приукрашенном образе или романтизируют эпизоды из её жизни. Во многих местах в её честь воздвигаются большие статуи на видных местах. Как и в случае с кирхой памяти королевы Луизы в Кёнигсберге, инициаторами создания большинства мемориалов Луизе являются представители буржуазии, причём, как консервативной, так и либеральной. И часто буржуазия финансирует постройку мемориалов. Разумеется, сами Гогенцоллерны также вносят значительные собственные средства в эти проекты. Хотя культ Луизы служил правящей династии Гогенцоллернов прежде всего для объединения народа и монархии, для консервативной и либеральной буржуазии, патриотической и монархически настроенной, он также был определяющей идеей объединённой Германской империи, особенно после её основания. Таким образом, каждый памятник Луизе одновременно является декларацией верности монархии Гогенцоллернов со стороны подданных.
Поддерживался культ королевы Луизы и во времена правления последнего императора Вильгельма II.
По своему структурному облику Луизенкирха – это абсолютно нетрадиционная церковь. Даже само название церкви, не в честь святого или мученика, указывает на то, что это не просто обычная приходская церковь. Расположение отдельных элементов здания, помимо функциональных соображений, в первую очередь подчинено идее культа Луизы.
Луизенкирха. Восточный фасад.
В этом отношении имеет определённое значение восточный фасад Луизенкирхи. Вильгельм II, возможно, вмешался и здесь, чтобы добиться наиболее монументального и значительного внешнего вида церкви, обращённой к улице. Это особенно подчёркивается различными пристройками. Прежде всего, притвор и колокольня делают восточный фасад, обращённый к парку, фактически главным фасадом, и зрительно связывают церковь с расположенным в парке ещё одним памятником — полуротондой королевы Луизы.
Кстати, после церемонии освящения кирхи Вильгельм с женой направились на восток, в парк Луизенваль, к памятнику своей прабабушке. Императорская чета недолго посидела под вековыми деревьями, прежде чем отправиться в загородный дом Бузольта, где когда-то жила королевская семья.
Полуротонда в честь королевы Луизы в парке Луизенваль. Автор бюста Даниэль Раух. Памятник был открыт в 1874 году. Почтовая открытка, начало ХХ в.
Кирха памяти королевы Луизы была построена под покровительством императрицы Августы Виктории. Строительство началось в мае 1899 года, а официальная закладка первого камня состоялась 7 июля. Хотя желаемая Луи Гросскопфом дата освящения — 18 января 1901 года — не была соблюдена, само здание церкви было построено за относительно короткий срок — один год и восемь месяцев. Церковь была официально освящена 9 сентября 1901 года. В целом, это был довольно дорогой и сложный строительный проект — общие расходы составили более полумиллиона марок.
Церемония освящения новой кирхи выглядела следующим образом: представитель застройщика советник по государственному строительству Рихард Саран вручил ключ от церкви императрице Августе Виктории, под патронажем которой и шло строительство, а она передала ключ своему мужу. Затем Вильгельм передаёт ключ генеральному суперинтенданту(4), который, в свою очередь, вручает его пастору Отто Лакнеру, который, наконец, и открыл церковь.
Церемония открытия кирхи памяти королевы Луизы. 1901 г.
О внутреннем убранстве Луизенкирхи мы можем судить лишь по нескольким фотографиям. В кирхе был установлен орган, созданный кёнигсбергским мастером Бруно Гёбелем. Резную кафедру и деревянные детали органа выполнили мастера известной компании Густава Кунцша.
Интерьер Луизенкирхи. 1930-е (?).
Здание кирхи оказалось на одном из главных направлений, по которому войска Красной Армии в апреле 1945 года штурмовали Кёнигсберг. Из бастиона Штернварте (Астрономический бастион) в сторону Лавскер-аллее в ночь на 9 апреля 1945 года безуспешно пытались прорваться из окружения немецкие войска. Поэтому кирха памяти королевы Луизы была серьёзно повреждена. После войны она сначала использовалась как склад, а затем окончательно обветшала. Шпиль и крыша были сильно повреждены, несущие стены и главная башня, а также части свода и внутреннего убранства, всё ещё стояли, когда городские власти приказали снести церковь. Тем не менее, в 1958 году её предполагали восстановить, хотя и не как церковь. Изначально в бывшей Луизенкирхе планировалось открыть кинотеатр. Однако планы реконструкции застопорились. Восстановление кирхи началась в 1968 году. Работы были завершены в 1976 году. В бывшей церкви разместился Калининградский областной театр кукол, которому полуразрушенное здание передали на баланс ещё в 1966 году. Внешне Луизенкирха в основном сохранила свой первоначальный вид — только три окна на южной стороне были заложены кирпичом, бывшая ризница была поднята на один этаж, а двускатная крыша нефа была расширена слуховыми окнами. Во время реставрации исчезла большая фигура Христа над западным порталом; кроме того, на большой башне появились часы с четырьмя циферблатами. Внутреннее убранство, напротив, практически полностью утрачено. Лишь в бывшем боковом нефе, где сейчас находится фойе, сохранились свод и части декора. Зрительный зал, первоначально насчитывающий 317 мест, к настоящему времени сократили до 255.
В прошлом, 2024 году, кирха памяти королевы Луизы была отреставрирована. Была заменена кровля. Зданию вернули его первоначальный цвет.
Интересные факты:
Есть две версии того, как удалось спасти Луизенкирху от сноса.
Согласно первой, архитектор «Калининградгражданпроекта» Юрий Ваганов, чтобы спасти кирху составил смету, по которой затраты на её снос должны были превысить затраты на восстановление здания. Кирху решили восстанавливать, а то, что впоследствии затраты превысили смету, стало фактом, которому уже было сложно что-то противопоставить…
Вторая версия «спасения» гласит, что когда было принято решение о сносе кирхи, поручили выполнение взрывных работ специалистам Калининградского высшего инженерного училища. Старший преподаватель кафедры «Инженерное дело» Григорий Завадский, осмотрев, хотя и повреждённое, но всё же вполне «живое», здание, решил, что брать грех на душу он не будет, и решил здание не взрывать. Он выдал заключение о том, что в затопленных подвалах его и в находящихся поблизости подземных коммуникациях, якобы, могут храниться боеприпасы времён войны. После чего запросил утверждение на проведение взрывных работ со стороны городских властей, поскольку взрывы могли вызвать детонацию боеприпасов и повредить окружающую застройку. Разумеется, чиновники не стали брать на себя ответственность за последствия взрывных работ, и, тем самым, кирха была спасена от взрыва…
Меценатами, пожертвовавшими денежные средства на строительство Луизенкирхи (помимо Луиса Гроссхопфа), были известный банкир и член городского совета Кёнигсберга Вальтер Симон (1857 — 1920), ранее подаривший городу спортивную площадку, ставшую впоследствии стадионом «Балтика», а также владелец вагоностроительного завода «Штайнфурт» Фриц Хойманн (1835 — 1905).
Высота большой башни Луизенкирхи составляет примерно 63 м (по сведениям от архитектора Артура Сарница, автора проекта последней реставрации здания — 63,7 м). Тем самым кирха является вторым по высоте сакральным объектом в Калининградской области после реформатской кирхи (сейчас Свято-Михайловского храма) в Черняховске, сохранившимся с довоенных времён.
Луизенкирха в процессе строительства. 1900 г.
Утраченное изображение фигуры Христа над западным входом в кирху.
Луизенкирха. 1950-е.
Калининградский областной театр кукол. 1990-е.
Калининградский областной театр кукол после реставрации. Август 2025 г.
Примечания:
1. Альтштадт — город, появившийся возле замка Кёнигсберг в 1286 году. Вместе с городами Лёбенихт и Кнайпхоф в 1724 году был объединён в единый город Кёнигсберг. В контексте данной статьи термин «община Альтштадта» подразумевает церковную общину прихода Альтштадтской кирхи.
2. Второй вальный обвод — оборонительный пояс, возведённый вокруг Кёнигсберга в середине XIX века, и включавший в себя 9 городских ворот, земляной вал, ров, бастионы и другие фортификационные сооружения. До 1910 года Второй вальный обвод являлся собственностью военного ведомства и мешал Кёнигсбергу развиваться, ограничивая его пространством внутри земляного вала.
3. Гогенштауфены — династия южногерманских королей и императоров Священной Римской империи, прекратившая своё существование в 1268 году со смертью последнего представителя по мужской линии.
4. Генеральный суперинтендант — в лютеранстве руководитель церковного округа, по статусу примерно соответствующий архиепископу.
Источники:
Кёстер Б. Кёнигсберг: Сегодняшний Калининград. Архитектура немецкого времени, — Калининград: Живём, 2022.
Repetzky H. Die Königin Luise Gedächtnis-Kirche in Königsberg — Die «erste» Jubiläumskirche im wilhelminischen Ostpreußen, — Kunst- und Kulturgeschichte im Baltikum. Studien zur Kunstgeschichte Kurlands, — Kiel, 2009. — S. 171-192.
Станислава Григулла, моего дядюшку, серьёзного человека с длинными тонкими ногами, постигло несчастье необыкновенного свойства. Эта беда, чтобы дать представление о её значимости, состояла в том, что Станислав Григулл должен был получить большую сумму денег – перспектива, которая повергла его в глубочайшее горе, или, скажем так, ввела в депрессивное состояние. Он перестал, как это было для него обычно, брюзжать целыми днями, он перестал есть копчёности, стал мало общаться, здоровался не так многословно и возбуждённо, как ранее, – другими словами, от предстоящего богатства, как это обычно и бывает, у него преждевременно закружилась голова. Весь Сулейкен, да что там говорить — весь округ Олечко, раздумывая, интересовался его несчастьем, рассуждал и обдумывал, советовал и отговаривал, однако богатство так и не удавалось предотвратить.
Это богатство, о мой Бог, оно пришло с той стороны, с которой Станислав Григулл, мой дядюшка, и не рассчитывал. Он не сделал, если вы позволите, ничего плохого, кроме того, что держал пари с одним скототорговцем на то, как звали Наполеона по имени, и тот факт – чорт возьми, что Станислав Григулл оказался прав, заставил скототорговца раскошелиться. Утром того дня, когда богатство должно было свалиться ему на голову, Станислав Григулл лежал в кровати и томимый глубочайшей печалью, наблюдал как за окном кружится и медленно падает снег. Так он, бедняга, и пролежал всё мучительное утро, когда письмоносец, вечно мёрзнущий человек по имени Цаппка, не зашёл к нему, не открыл с вежливым соболезнованием кошелёк и не отсчитал Станиславу Григуллу, моему дядюшке, причитающуюся сумму. Все эти манипуляции он выполнил без единого слова, в печальной задумчивости, а закончив, подойдя к кровати, вложил деньги в руку страдальцу, и произнес следующие слова: «Никто, – сказал он, – Станислав Григулл, на этом свете не застрахован от ударов судьбы. Возьмём, вот только для примера, зайца. Разве он может избежать этого? Или возьмём мы, опять же только для примера, косулю. А есть ли у неё шанс на такого рода избавление? И уж совсем нет смысла говорить про кабанов. Это, кум, один-единственный удар судьбы на свете для всех без исключения.»
Мой дядюшка, Станислав Григулл, выслушав эту речь с относительным спокойствием, ответил так: «Ты, Хуго Цаппка, непревзойдённый мастер красноречия . Но и ты возьми, опять же в качестве примера, того же зайца. Он, кум, не лишен чувства голода. Однако его чувство голода, прошу прощения, можно утолить. Богатство, напротив, остаётся навсегда. Поэтому я, честное слово, больше не собираюсь вставать с кровати.» После этих слов он повернулся лицом к стене, натянул одеяло на голову и замолчал.
Глубоко опечаленный Хуго Цаппка сильно задумался, и пока он размышлял, он стал просматривать одну почтовую открытку за другой, которые ему ещё предстояло разнести по адресатам, так как на самом деле, ответ его вдохновил. Вдруг резко, почти триумфально, он закинул обратно в свою кожаную сумку открытки, ущипнул страдальца за плечо и сказал следующие слова: «Меня зовут, – сказал он, – не доктор Соботка, поэтому я и не районный врач, однако врачевать, Станислав Григулл, я могу, так же, как и он. Тебе принадлежат, и они лежат прямо перед тобой на столе, сто восемьдесят марок, и это есть сама болезнь.»
«Они никуда не исчезнут», – простонал Станислав Григулл, мой дядюшка, и вздыхая, перевернулся в кровати на другой бок.
«Это, – сказал Цаппка, – ещё вопрос. Можно, опять же только в качестве примера, за эти свалившиеся с неба деньги прикупить пчёл. Они приятно жужжат летом и производят мёд.»
«Хорошо, – сказал Цаппка, – я только привел пример. Ну а что, так сказать, с собственными козами?»
«Они воняют», – не менее отчётливо ответил больной.
«Хорошо-хорошо», – умиротворенно сказал почтальон, смотря озадаченно в окно, и неожиданно, в мыслях о своём трудном пути, на него снизошло озарение. Указав на лёгкий снегопад за окном, он сказал: «В это время, – произнёс он, – Станислав Григулл, нет больше счастья в жизни, чем проехаться по лесу на санях, запряжёнными лошадьми, приобретенными со скидкой. Кругом царит тишина, на душе покойно, дороги пустынны в своём великолепии. Ну, как на счёт этого?»
Станислав Григулл, услышав эти слова, вскочил, и в одно мгновение, схватил своё богатство, использовав его для приобретения и саней, и лошадки. Всей суммы, как вы уже обратили внимание, естественно не хватило, однако человек по имени Швалгун, продавец, был готов ждать выплаты недостающей суммы до лета. Таким образом, Станислав Григулл, довольный сверх всякой меры, запряг старенькую, мотающую головой лошадку, влез в тулуп из стриженой овчины и поехал, скажем просто, на прогулку, по узкой лесной дороге. Не удержавшись от переполнявшего его счастья, он сразу же затянул мелодию. Это надо было видеть! Дядюшка распевал то в одну сторону, то в другую, при этом выборочно беседовал с деревьями и прислушивался, нагнувшись, к приятному поскрипыванию полозьев саней.
И так он ехал уже довольно долго, пока старая лошадка не остановилась, опустив голову, отчего Станислав Григулл, несколько удивлённый, посмотрел вперед и заметил прямо перед ним двигавшуюся ему на встречу по узкой дороге повозку. При этом он обратил внимание на тот факт, что в других санях сидел тот самый скототорговец Кукилька из Шиссомира, у которого ему выпала честь выиграть то самое пари. Так они и стояли, как говорится, друг напротив друга на довольно узком пути, и первый, кто издал звук, был Кукилька. А произнёс он следующие слова: «Я надеюсь, Станислав Григулл, что деньги были получены.» На что мой дядюшка счёл необходимым ответить: «Уже прогуливаюсь, Генрих Кукилька. И как видишь, сани скользят довольно недурно.»
На что Кукилька, человек небольшого роста, про таких у нас говорили «гнурпель», сошёл с саней. Тоже самое проделал и Станислав Григулл. Они церемонно поздоровались друг с другом за руку, вежливо перекинулись парой фраз, оценив полозья саней и подковы лошадей, а затем каждый залез обратно на облучки своих повозок. Мужчины посмотрели друг на друга, скрестили на спинах своих лошадок напряженный взгляд и стали ждать. Они ждали, как это можно было предположить, того, что именно другой, а не он, начнёт уступать дорогу, не торопясь отъезжая назад, так как разъехаться не позволяла ширина узкой лесной дороги.
В конце концов Генрих Кукилька не выдержал и громко сказал: «Езда назад, Станислав Григулл, не так уж и сложна. Необходимо только встряхнуть вожжами и лошадь пойдёт медленно и верно.»
«Я, – воскликнул Станислав Григулл, мой дядюшка, – рад, что ты разбираешься в этом деле. В таком случае, если я осмелюсь напомнить, ты и сам можешь первым отъехать назад. Я же, не торопясь, буду двигаться за тобой.»
Кукилька подумав, ответил так: «Я, – сказал он, – честно и сполна заплатил свой проигрыш. По этой причине я по праву могу просить тебя, чтобы ты сдал назад и уступил мне дорогу.»
«А я, – ответил ему Станислав Григулл, не раздумывая ни секунды, – я, как это и выяснилось, спор выиграл. Поэтому я могу, пожалуй, потребовать уступить место безо всякого сожаления.»
«В таком случае, – произнёс в ответ гнурпель Кукилька, — мы здесь останемся оба.» И в мгновение в его руках оказалась развёрнутая газета, страницы которой он начал энергично перелистывать, а затем, согнув её пополам, как опытный читатель, углубился в содержание текста.
Дядюшка Станислав, кто бы мог ожидать другого, также поискал что-то подходящее для чтения, но, когда он, а это было ожидаемо, ничего не нашёл, несколько раз откашлялся и начал, чтобы хоть как-то убить время, громко напевать. Таким образом в санях пелось и читалось; участники посиделок под стриженой овчиной чувствовали себя комфортно и выказывали недюжинное терпение.
Они так и сидели, напевая и читая, уже несколько часов, как тут, привлечённые интенсивным песнопением, не появилось двое лесорубов. Так как они были родом из Сулейкена, то Станислав Григулл был им хорошо знаком. Приблизившись к нему, они, поприветствовав его, позволили ему рассказать, что здесь произошло. И после того, как они ознакомились с ситуацией, они выказали, как говорится, дядюшке Станиславу свою поддержку и пояснили ему, что, если он освободит путь, то Сулейкен потерпит полное поражение. Он должен проявить отвагу и терпение, и они полностью на его стороне. Так сказали лесорубы, и пошли дальше по своим делам.
Тем временем, а как это могло быть по-другому? — с противоположной стороны появился человек в зелёном капюшоне, и это был никто иной как помощник лесничего из Шиссомира. Естественно, у молодца была куча свободного времени, и он позволил себе обстоятельно вникнуть в дело по версии гнурпеля Кукильки, настойчиво посоветовав ему на прощание ни в коем случае не сдаваться. «Шиссомир, – сказал он громко, – живёт в достатке. Мы пришлём вам газеты и сыр, и если будет в этом необходимость, то и печь-буржуйку, и уголь.»
В последующем так это и случилось. Произошло то, что каждый мазур получает в подарок в день своего рождения, а именно – верность. Не прошло и мгновения, как и с этой, и с противоположной стороны стали подходить о чём-то бормочущие люди. Вся деревня Сулейкен окружила Станислава Григулла, моего дядюшку, а весь Шиссомир – Кукильку, этого коротышку.
Все, кто подошёл, пришли не с пустыми руками: чернослив, копчёное сало, банки с огурцами и мёдом, соленья, горшки с квашеной капустой и фасолью, мармелад из чёрной смородины, остывшие драники, горох и голубцы. И одна и другая сторона кормила своих любимчиков и героев, гладила и массировала им окоченевшие части тела, пожимала им руки и советовала не отступать ни на метр! Не были забыты, естественно, и лошадки, досыта получив в торбах овса, и обмотки на копыта. Потряхивая гривами и головами, они стойко принимали бесконечные знаки внимания и ласки.
На ночь, само собой разумеется, жители Шиссомира и Сулейкена вернулись к своим семьям, а на поле битвы долготерпения соревнование возобновилось. Один читал, другой пел. Временами, а чем продолжительней была битва, тем чаще, стороны делали паузы для непринужденных разговоров, обмена деликатесами, доставленных заботливыми болельщиками, не забывая при этом красноречиво подбадривать себя в предвкушении капитуляции одного из них.
Однако бойцы долготерпения упорно стояли на своём.
Так они и стояли, – ага, а как долго они могли так выстоять? Точно ответить на этот вопрос никто не смог, так как победитель никак не определялся. Много времени спустя, как стало известно, прямо через эпицентр сражения была проложена узкоколейная железная дорога, и из-за этого, ей-богу, спорщиков пришлось поднимать краном. Но и при этом, что достоверно известно, они потребовали, чтобы их ни в коем случае не разворачивали спиной к противнику. Но узкоколейка, о которой мы ещё будем много говорить, была не в состоянии выполнить это пожелание.
Оба они были босыми, при этом один тащил на привязи козу, другой – телёнка. В таком составе они повстречались на перекрёстке и, пока коза и телёнок удивлённо знакомились друг с другом, босоногие господа, угостившись друг у друга понюшкой табаку, без лишних слов выразили единодушное мнение, что сегодня, без преувеличения, удачный для торговли день, так как небеса распахнулись во всю свою синеву, кузнечики стрекотали, как им и полагалось, и в воздухе ощутимо переливался мерцающий свет. После подтверждения того факта, что день просто великолепный, высморкавшись на траву на обочине шоссе, они втянули ещё по одной понюшке табаку. Первым позвал свою козу господин Плев, затем господин Ягелка своего телёнка, и накинув им на шеи верёвки, они оба двинулись — скотина позади, — с задором дальше, так как Шиссомир – дружелюбная торговая деревушка, находилась в шести милях и до неё хотелось бы добраться.
Шесть миль, как известно, с козой и телёнком на буксире, не выглядят как прогулка по променаду, и, таким образом, оба господина, что им в вину никто и не ставил, докатились до использования крепких слов; причём ругались они согласно своего темперамента, то есть господин Ягелка сильнее, чем его попутчик, так как телёнок, имея намерения к познанию мира, показывал свой крутой норов, тыкался то туда, то сюда, внезапно бросал с опаской взгляд на поблёскивающие лужи или на своего спутника – козу. Она была старше и существенно послушнее.
«Это, — произнёс Ягелка, — нелегкий путь. С таким телёнком на поводу сам Наполеон, Господь свидетель, не смог бы быстрее бежать из России.»
«Вероятно, — ответил на это Плев, — Наполеон бы поступил по-другому. Он бы, насколько я его знаю, отдал бы приказ упрямого телёнка нести на руках.»
„Да, он, — сказал Ягелка снисходительно, — он бы всё сделал проще.“
Так они продолжали свой путь, упрекали Наполеона то за это. то за другое, но в конце концов разговор зашёл о ценообразовании на рынке, и Ягелка, у которого рука сильно покраснела от натянутой веревки, объяснил: «Эта дорога на рынок, я имею в виду путь с телёнком, уже стоит столько же денег, как сам телёнок. Поэтому я не продам его дешевле обычной цены. Я не собираюсь торговаться, и я не уступлю ни гроша от указанной цены.»
«Могу это понять, — сказал Плев, — но с моей козой всё по другому. Она уже очень старая, практически не даёт молока и максимум, на что она годится, так это только на мясо по своему весу. Я буду рад, если кто-то проявит к ней интерес. Тебе я могу сказать правду, мы ж всё-таки из одной деревни.“
«Мне ты можешь доверять, — сказал Ягелка, — ну что ж, будем надеяться.»
Ещё до полудня они увидели Шиссомир – приятное торжище, — и воздух был наполнен всем тем, что издавало звуки и запахи, люди были веселы и жизнерадостны, ударяли плётками, смеялись, в сапогах с прилипшей соломой, ели жирный шпиг, заглядывали лошадям в зубы и щипали поросятам спинки, отчего разносился истошный визг; дородных толстух хватали за юбки, детвора ревела, быки мычали, один гусь оказался посреди отары овец, которые от испуга смешались с коровами, из которых несколько вырвалось и промчалось, словно ветер, по пыльному переулку мимо прилавков. Но когда один здоровенный мужик поймал гуся, тот в его руках загоготал и захлопал крыльями так сильно, что помощник от страха сжал свои ручищи ещё сильнее, умертвив таким образом гуся, что в свою очередь продлило и усилило крики звонкоголосой владелицы птицы. Это, если вкратце, и был Шиссомир, приятное местечко для торговли, на пике своего великолепия.
Почти сразу же Плев с козой и Ягелка с телёнком были окружены заинтересованными личностями. Слышен был смех и споры, проверяли козе вымя и заглядывали телёнку в глаза и уши, как внезапно один мужчина – коренастый скотопромышленник, — вытащил бумажник, отсчитал купюры, отдал деньги Плеву, обвязал не торопясь верёвку вокруг локтя и увёл козу прочь. Плев удовлетворенно пересчитал деньги, подошёл к своему односельчанину Ягелке и сказал: «Осанна! Коза продана. Если ты поторопишься, мы можем, перед тем как возвращаться домой, позволить себе пропустить по одной.» «Я бы, — отвечал Ягелка, — телёнка давно бы уже продал. Но путь был утомительным. и я не собираюсь уступать в цене. Тебе, сосед Плев, нет необходимости позвякивать своими монетами в кармане. Это меня не впечатляет. Что по мне, если у тебя есть желание, то ты можешь себе позволить один стаканчик. Я подожду здесь, пока кто-нибудь не предложит цену, которая бы соответствовала и телёнку, и трудностям пути сюда. Если же покупатель не найдётся, то я вернусь с телёнком обратно домой.»
«Хорошо, — сказал Плев, — тогда я приду сюда попозже, ибо путь, сосед Ягелка, долог, и вдвоём его проделать всяк приятнее.»
Плев ушёл с собственного позволения пропустить стаканчик; затем он бродил между прилавками по пыльным проулкам, дивился тому, что вызывало у него удивление, обменивался приветствиями, добросовестно очищал, если ему судьбой было уготовлено слишком близко познакомиться с коровьими лепёшками, свои подошвы, устраивая себе, таким образом, передышку. Когда же он вернулся обратно к Ягелке, торговля скотом подходила к концу, однако телёнок всё так и не был продан. «Мне кажется, — сказал Плев, — тебя преследует неудача».
«Это не неудача, — ответил Ягелка, — я просто не хочу продавать телёнка ниже цены. Торги закончились. И теперь у меня нет другого выхода, как взять его обратно с собой домой. Как по мне, так мы можем отправляться в путь.»
И они оправились вместе в обратный путь; один из них тянул своего телёнка, другой, идя немного впереди, радостно звенел монетами в кармане и всё никак не мог успокоиться, чтобы не упомянуть ещё раз, как же он рад, что продал козу, которая, если быть честным, имела ценность только как мясо. И Плев рассказывал это с таким постоянством и упорством, что Ягелку это начало раздражать. А так как он точно знал, чего добивался его сосед, то поэтому он молча размышлял.
Тут Ягелка со своим телёнком внезапно остановился как вкопанный, окликнул Плева и показал на землю. На земле сидела зелёная моргающая лягушка, симпатичная, блестящая зверушка.
«Ты, — сказал Ягелка, — видишь ли эту лягушку, сосед Плев. Ты её видишь?»
«Ну да, — сказал Плев, — я её точно вижу.»
«Отлично, — сказал Ягелка, — в таком случае я делаю тебе предложение. Предложение, которое ты с готовностью примешь. Ты, сосед Плев, удачно продал свою козу. Получил деньги. И ты сможешь, если захочешь, принести домой не только деньги, вырученные на рынке, но и моего телёнка. Но для этого ты должен съесть эту лягушку.»
«Съесть?» — не поверил Плев.
«Съесть! — сказал Ягелка решительно. — Как только лягушка окажется у тебя в горле, я отдам тебе поводок моего телёнка.»
«Это, — ответил Плев, — как по мне, действительно великодушное предложение, и оно принимается. Я съем лягушку, а за это ты мне, сосед Ягелка, отдашь своего телёнка.»
Плев, после того он как произнес эти слова, нагнулся, схватил лягушку и перекусил пополам её, закрыв глаза, в то время как Ягелка смотрел на него с редкостным удовлетворением.
«Ну что ж, сосед, — сказал он, — первая половина, я это видел, исчезла в твоем горле. Настала очередь лягушачьих лапок.»
«Я попрошу, — сказал Плев, в смятении выпучив глаза, — дать мне небольшую передышку. Всё для того, чтобы желудок смог успокоится и привыкнуть к необычным продуктам. Не можем ли мы, кум, немного пройтись дальше? И тогда в установленное время я съем и вторую половину.»
«Хорошо, — ответил Ягелка, — я с этим согласен.»
И таким образом они молча двинулись дальше рядышком, и чем дальше они шли, тем хуже становилось соседу Плеву и тем больше ему становилось ясно, что вторую часть лягушки он ни в каком разе не положит себе в рот, и, таким образом, он лихорадочно стал размышлять: как же ему выйти из этого положения. Но, в то же время, снаружи он излучал уверенность и силу, так что Ягелка, которому теперь принадлежала только половина его телёнка, забеспокоился.
В конце концов Плев неожиданно остановился, протянул соседу половину лягушки и сказал: «Ну, сосед, как дела? Нам нет необходимости наносить вред нашему имуществу, всё-таки мы родом из одной деревни. Если оставшуюся часть лягушки съешь ты, то я откажусь от своей доли, и ты сможешь своего телёнка оставить при себе целым.»
«Это, — обрадовавшись, произнёс Ягелка, — и называется «настоящие соседи».» И он живо проглотил вторую половину лягушки, несмотря на рвотные позывы в горле и сопротивление желудка, и, таким образом, телёнок за его спиной в полной комплектности вернулся в его собственность. «Так что я всё равно, — сказал он с перекошенным лицом, — хоть что-нибудь, но принесу с рынка домой.»
Так в раздумьях они дошли до деревни и при расставании на перекрёстке, Ягелка сказал: «Это, сосед, был хороший день для торговли. Только, понимаешь-ли, а зачем мы, собственно, съели лягушку?»
2025-й год — год 80-летия Великой Победы и череды юбилейных дат, связанных с освобождением захваченных фашистами городов Европы и со штурмом больших и малых городов Германии.
13 января 1945 года войска Третьего и Второго Белорусских фронтов и часть сил Первого Прибалтийского фронта начали наступление на территорию Восточной Пруссии. Это было начало Восточно-Прусской операции, завершившейся только после подписания Германией акта о капитуляции.
Снимки военных фотокорреспондентов стали документальными свидетельствами событий того времени.
В преддверии годовщины штурма Кёнигсберга, начавшегося 6 апреля и завершившегося 9 апреля 1945 года, внимание привлекают фотографии, сделанные на территории бывшей Восточной Пруссии. Надо сказать, что доля снимков с узнаваемыми местами сравнительно мала, ведь содержимое фотографий неустанно проверялось бдительной военной цензурой, дислокация войск не расшифровывалась.
“Бои в Восточной Пруссии”, “На подступах к Кёнигсбергу”, “На улицах Кёнигсберга” — названия снимков газетных передовиц той поры незамысловаты.
Объективом специального фотокорреспондента ТАСС Дмитрия Чернова, в послужном списке которого тысячи фотоиллюстраций, сняты два мгновения “уличного боя на окраине Кёнигсберга» — как сообщают подписи под снимками.
«Уличный бой на окраине Кёнигсберга» — так подписано это фото 1945 года.
И второе фото, на котором тоже, якобы, запечатлены события штурма Кёнигсберга в 1945 году.
И тут начинается наша история!
Вопрос “где эта улица, где этот дом?” заинтересовал калининградского краеведа В. Савчука и привел к неожиданному результату.
…Прусские предприниматели с гордостью писали свои фамилии на вывесках магазинов, мастерских и прочих заведений, рекламируя тем самым свой успешный бизнес. На фотографиях сквозь пелену ни то дыма и пыли, ни то тумана, просматриваются буквы вывески магазина “Kurt Obermüller”.
Поиски информации о владельце этого магазина подсказали адрес: Obermüller, Kurt, Kaufmann, aus Wehlau, Markt. Nr. 5.
Курт Обермюллер из Велау. Фрагмент газеты «Остпройссенблатт» от 15 марта 1980 года. В этом номере Курта Обермюллера поздравляют с 82-й годовщиной со дня рождения.
Велау! Полсотни километров от Кёнигсберга!
Велау был центром округа в провинции Восточная Пруссия, теперь это посёлок Знаменск Гвардейского района Калининградской области.
Сомнений нет, — на фото Велау, ведь нашлась и старая открытка, на которой узнаются фасады домов на городской площади, читается и та самая вывеска над витриной.
Велау, Маркт, и тот самый дом, на первом этаже которого находился магазин Курта Обермюллера. Почтовая открытка, 1930-е годы.
Позиция советских воинов с трофейными автоматами в руках (узнаётся “шмайссер” — пистолет-пулемёт Maschinenpistole МР-40) — это руины дома, примыкавшего к ратуше Велау, и номер его, так совпало, тоже пятый. Сохранили ли жизни бойцов остатки стен?..
Велау. Рыночная площадь и ратуша, к которой в правой части снимка примыкает тот самый дом. 1930-е годы.
Что ж, место съёмки определено.
Фрагмент плана довоенного Велау.
Так оно выглядело в 1945-м, но после войны (фото из семейного архива В. Ягоды).
Велау после боёв 1945 года.
Вызывает вопрос время съёмки тех самых фотографий со штурмом, как теперь установлено, Велау.
Бросается в глаза, что бой без огня пожарищ. Соответствует ли картина сводке погоды 23 января 1945 года: «Сплошная облачность, снегопады, туманы, дымка, горизонтальная видимость 1-2 км с отдельными снижениями до 200 м. Ветры переменных направлений 1-5 м/с, температура -11, -5.»?
Уже тот факт, что подписаны фотографии, мягко говоря, неточно, наводит на размышления, не постановочные ли это фотографии, коих в военное время снято немало?
Редакции газет должны работать оперативно, и подготовленные заранее снимки подходят как нельзя кстати. Вероятно, это один из продуманных методов военной журналистики.
Дмитрий Чернов. 1970-е годы.
Фотокорреспондент мог получить задание сделать снимки для дальнейших газетных статей со сводками с мест боев. В начале 1945 года судьба Кёнигсберга уже предрешена, неизвестно было только время, когда случится крах обороны города-крепости. Сметенные войной города становятся похожими друг на друга. Руины они руины и есть… Поди-разберись, что, где, когда и как выглядело? Одно сплошное горе… Да и не было доселе вопроса, Кёнигсберг ли на фото, пока на одном калининградском форуме пользователи не определили место съёмки.
Другое объяснение ситуации — обычная путаница в суматохе войны. В одном из интервью фотокорреспондент Дмитрий Чернов рассказывал о том, как делались аэрофотоснимки: “Плёнка обрабатывается… где-то. И с просмотром её даётся заключение – отдать негативы или нет…” Где-то, кто-то и мог запутать нить истории.
Как бы ни было, две фотографии из Восточной Пруссии многие десятилетия сопровождают публикации о войне именно потому, что опытный фотокорреспондент сделал “универсальные” снимки.
Теперь мы с уверенностью можем сказать, что одним белым пятном в истории Восточно-Прусской наступательной операции стало меньше.
Иногда визуальная информация разнится с текстовой, и только случайность или пытливый взгляд исследователя может расставить всё по своим местам.
Кстати, эти две фотографии, на которых запечатлены события, имевшие место быть во время штурма Велау (или сразу же после него), проливают свет на ещё одну проблему, которой много лет назад мы посвятили две заметки на нашем сайте: как развивались боевые действия в январе 1945 года в округе Велау и брали наши войска Велау штурмом или нет.
На второй вопрос получен однозначный ответ — характер и сила разрушения городской застройки подтверждает вывод, сделанный нами ранее о том, что штурм Велау был весьма ожесточённым и кровопролитным.
Скончалась, пребывая в одной непродолжительной поездке в польских землях, а если быть более точным, то случилось это в одном симпатичном городке Вщинск, что расположен на реке Нарев, – моя тётушка Арафа. Была она грузным, полным человеком, эта моя тётушка, с мощными, обветренными до красноты руками бывалого моряка, а ещё она была чрезвычайно сильна и имела привычку всеми командовать. На протяжении всей поездки она не подавала никаких признаков того, что собирается покинуть этот мир. Наоборот! Время от времени она отпускала сварливые шутки, постоянно съедала больше, чем два сопровождавших её моих кузена Урмонайта, и доводила любого трактирщика, с которым она торговалась, до трепетного смятения.
Тётушка: скончалась она с очередным проклятием на устах, расположившись на заднем сиденье повозки; в момент, когда это произошло, кузены, застенчивые и ничего не подозревающие, находились впереди на козлах. При этом они даже не удивились, что позади них всё стихло, что нет больше сварливых шуток, никаких приказаний – они оба абсолютно никак не заметили произошедшего несчастья. Однако через какое-то время им пришлось сделать привал, так как лошади периодически нуждаются в водопое, и когда они захотели помочь тётушке спуститься, чтобы она могла размять ноги, красные обветренные моряцкие руки обмякли, стали вялыми, совсем безжизненными, но при этом лицо тётушки было таким умиротворённым, так что кузены, как это могло случиться и со всеми остальными, начали что-то подозревать.
Поначалу они применяли методы классической науки, то есть действовали согласно основным правилам: тётушку простукивали, прослушивали, держали под её носом мягкое куриное перышко, шептали заговоры, массировали её – но тётушка делала то, что обыкновенно делают все мертвецы: она просто ни на что не реагировала. На что Богдан, один из кузенов, высказал следующее мнение:
«Я чую, – сказал он, – подвох. Как нам всем помнится, когда мы тронулись в путь с тётушкой, то постоянно присутствовали и звуки, и шум. Конкретно же эта тётушка, позвольте, больше не издаёт ни звука. Она, так сказать, не наша». – «Это другая,– сказал второй кузен,- тётушка, факт. Но, мой Бог, она всё ещё сидит внутри повозки. И при нынешних обстоятельствах нам следует опасаться, что наша тётушка будет не в состоянии самостоятельно покинуть её».
«Об этом факте, – сказал Богдан, — мы должны сообщить. Может быть в полицию?»
«Ни в коем случае, – быстро воскликнул другой, испуганно вскинув руки только от одной этой мысли. — Если мы сообщим об этом, тётушку будут осматривать, нас тоже будут опрашивать, даже заподозрят, а с учётом польских законов о покойниках, то, возможно, наступит зима, прежде чем мы с тётушкой вернёмся домой».
«Думаю, для тётушки, — сказал Богдан, — это уже будет не важно». – «Но не для нас, – добавил другой Урмонайт. — Глянь, я тебя прошу, на тётушку. Разве это не похоже на то, что она просто дремлет? Итак, мы отправимся дальше, и если кто-нибудь осмелится с нами заговорить, то мы попросим его не шуметь перед спящей дамой».
Таким образом мои кузены Урмонайты напоили лошадей и неторопливо покатили в сторону границы. Конечно, они с расчётом подгадали так, чтобы оказаться перед шлагбаумом ночью. А потом произошло следующее: Богдан грациозно запрыгнул на заднее сиденье к тётке, обложил её подушками, хорошенько их взбил, и когда всё было готово, направился к постовому. Этот часовой, худощавый человек с землистой кожей, скучая, медленно обнюхал и осмотрел кузенов, повозку и лошадей. Ну, а потом он, увидев тётушку, забрался поближе к ней и произнёс следующую фразу: «Кто, – сказал он, — с вашего разрешения, вот эта мёртвая мадам?» На что двоюродные братья деликатным хором ответили: «Это Арафа Гуц, наша тётушка, родственница первого колена».
«Первого колена, второго колена, — сказал часовой, — но почему, ради всего святого, она не издает ни звука?»
«Потому что она, даём честное слово, дремлет. И, если позволите, пан капитан, мы попросим вас не беспокоить спящую даму».
«Ладно, – сказал постовой, – таможня даёт добро, но кто мне гарантирует, что ваша тётушка, например, родственница первого колена, не покойник?»
«Если бы она, – сказали кузены, – была бы покойником, она бы не могла дремать, а наша тётушка дремлет». Немного поразмыслив, пограничник, поскольку данная логическая связка ему понравилась, позволил повозке двинуться дальше.
И кузены Урмонайты ехали ночь напролёт, и утром приехали в деревню, название которой было Кулкакен. Они, как вы догадались, ужасно проголодались, – у кузенов крошки во рту не было долгое время, – вот почему повозку с тётушкой они оставили перед трактиром и зашли внутрь, чтобы подкрепиться на оставшийся путь. Мгновенно набросившись на еду, они проглатывали сало, яйца, копчёную грудинку, щи, мёд, луковый пирог и консервированные груши, и вдобавок они осушили огромный кофейник. Так, с перерывами, они вдвоём ели-пили до полудня, а когда вышли, – да и что там могло случиться, — когда они вышли, — лошадей как ветром сдуло. А с лошадьми пропала и повозка, а с повозкой и тётушка.
Тут кузены подпрыгнули, скажем так, как взбесившиеся веники в доме, озираясь и размахивая руками, ругаясь и крича, но вот что так и не вернулось, так это повозка с тётушкой.
После безуспешных поисков, уставшие и проголодавшиеся, они снова вернулись в дом перекусить; и перекусив, Богдан вдруг рассмеялся, причём смеялся он долго, без перерыва, а потом он сказал: «Нас, – говорил он, – всё устраивает. Представь только, братишка, этого вора у нашей кареты. Насколько большим будет его ужас: разве он не должен сильно испугаться? Или представь его руки: разве не должны они у него сильно дрожать, когда он обнаружит мёртвую тётушку?
Утешая друг друга и смеясь над вором, они тронулись в путь в Сулейкен, как вы можете себе предположить, уже довольно поздно. Пошли напрямки через поля, сокращая путь, поднялись на железнодорожную насыпь узкоколейки, и вскоре вдали уже мерцали огни Сулейкена. На пути им встретились несколько человек, и братья не могли поверить тому, что эти люди им рассказали. А рассказали они им то, что днём, в то время, когда положено пить кофе, возвратилась тётя Арафа, возлежавшая на заднем сиденье повозки и дремавшая. И выглядела она так, как будто она умерла.
Урмонайты, какими бы малосообразительными они не были, сразу сообразили, что лошадям в Кулкакене стало слишком скучно. Они просто устали ждать и решили пойти дальше самостоятельно. «Вот увидишь, — сказал Богдан, — лошади будут в конюшне.» И они поспешили, возбуждённые изнурительным волнением, домой.
Как только они зашли во двор, кто же им попался на пути? Глумскопп – старый беззубый слуга. Широко улыбаясь от одного уха до другого, этот старик потирал руки и сквозь его привычную ворчливую манеру можно было услышать фразу: «Праздник, хе-хе-хе, мы отпразднуем это событие. И в качестве угощенья на стол подадим сельдь в сметане».
«И кто же, — спросил Богдан, — устраивает это пиршество?»
«Праздник, — прошамкал Глумскопп, — устраивает мой дорогой Боженька, хе-хе-хе. Он позволил старухе умереть, и он, насколько я его знаю, обеспечит ей и приятные похороны.»
Кузены вежливо передвинули его в сторону и вошли в дом, убитые горем. Пахло жареным, печёным, и копчёным, и ещё Бог знает чем. Но Урмонайты, превозмогая себя, вошли в комнату. Вошли, и, как близкие персоны, пострадавшие особо, были сразу же окружены большим количеством скорбящих: с протянутыми к ним навстречу руками, с опущенными вниз уголками ртов; о тётушке говорили как о нежной, миловидной гвоздике; тихое перешёптывание и частый плач, утешение друг друга, в необходимых объёмах, разумеется, и рассаживание за длинным столом.
Кузены также заметили, что у окна, ещё прикрытые покрывалами, лежали инструменты духового оркестра: всё было готово. Отлично. Но вначале поднялся с места Богдан Урмонайт и сказал следующее: «Надо бы, — сказал он, — почтить память молчанием, того, кого больше нет с нами: нашу тётю Арафу… несколько подольше, если можно попросить… ещё один момент… так, хорошо, теперь достаточно. А теперь я спрашиваю: где наша тётушка?»
«Скончалась», — крикнул кто-то из капеллы.
«Нет, — серьезно сказал Богдан, — я имею в виду: где её тело?» — «Её тело, — сказал одноглазый лесник, — больше недоступно для осмотра. Всё, что смертно было в ней, мы поместили в соответствующий ей гроб. И гроб, чтобы было больше места в доме, поставили против печки. Там телу комфортно стоять».
Богдан кивнул. Но сделал это он как-то рассеянно, потому что среди скорбящих гостей он заметил того, кто тронул, — скажем так, — благосклонно, его сердце. Сердце Богдана было наполнено счастьем, сладострастно увиваясь вокруг фигуры некой Луизы Лушински, бесцветной, маленького роста персоны с заплаканным птичьим личиком.
Богдан позабыл всё, что происходило вокруг него. Он улыбался Луизе Лушинской с такой потрясающей сердечностью, что не прошло незамеченным у всего сообщества. Музыканты, конечно, этот народец вечно голоден, сразу восприняли это неправильно, аккуратно вынули свои инструменты и начали наигрывать медленный вальс. Однако эти звуки, заставили Богдана перестать улыбаться и внезапно загрустить.
Но было уже поздно, слишком поздно, — всё уже случилось.
Счастье… оно приближалось к нему на маленьких ножках Луизы Лушински. Как будто музыка подхватила её как пушинку, этого маленького бледного человечка, опустило перед ним и молвило: «Этот вальс, Богдан Урмонайт, принадлежит только тебе.» Услышав эти слова, Богдан неуверенно оглянулся и, заметив одобрительные, даже призывные, взгляды поминального сообщества, ответил: «Приглашение принято. Но, если я могу попросить, очень медленно.“
Таким образом, они закружились вдвоём в танце, и, как и ожидалось, вскоре за ними последовали и другие пары. Музыка стала громче, то там, то здесь послышался смех, среди прочего и бормочущий смех Глумскоппа, – одним словом, общество испытывало жажду. И аппетит, конечно. Оно страдало от жажды и голода так долго, пока с кухни не вернулся одноглазый лесник и не сообщил громко: «Осанна, — прокричал он, — олень мёртв.»
Ну, а потом было застолье. И что было на столе? Я могу рассказать вам лично про себя: хоть я был молод и незрел, я съел восемь яичниц с салом, пять клопсов, немного тушеного зайца, утиную шейку, тарелку кровяной колбасы с куриными потрохами, тарелку фляков, половину свиного уха и несколько печёных яблок. Ещё я съел печёную луковицу, одну жареную рыбину и, попозже, ещё пару речных раков, которых поймал старый Глумскопп. Как я уже сказал, я был молод и незрел.
Итак, вначале угощались, а после того, как поели, выпивали, и напитки, как бы там ни было, стали причиной одного события, которое нельзя-то и назвать было иначе, ибо оно этого заслуживало, — но сначала само событие. Эдмунд Фортц, портной, выпив, заявил на полном серьёзе, что, по его мнению, Гинденбург[1] умнее не более, чем петух из Сулейкена. Что вызвало колоссальное возмущение. Лесник с одним-единственным глазом вскочил и с размаху ударил портного так сильно в грудь, что обидчик улетел под стол и остался лежать там некоторое время, не подавая признаков жизни. Про него уже практически все забыли, как тут он снова всех известил, что именно он – непосредственно Эдмунд Фортц, — одержал бы победу в битве под Танненбергом[2] намного победоноснее, – что снова заставило одноглазого лесника действовать. Он опять приложился к портному, а после того, как к последнему вернулось сознание, методично продолжил избиение. На портном уже не оставалось живого места, и осталось бы совсем ничего, если бы схватку не остановил Богдан. Ему достаточно было произнести: «Тётя Арафа», как в мгновение среди компании наступило душевное благоденствие. Однако событие заслуживает не иначе как серьёзной оценки.
Что касается похорон: они, между делом, тем не менее состоялись. Тетя Арафа упокоилась на живописном месте, рядышком с высокой мазурской сосной. Общество оценило данное место, сказало трогательные слова о тётушке и вернулось в дом, где празднество продолжилось. Застолье продолжалось в течении трёх дней, и на прощание Богдан всем вручил кушанья, которые ещё оставались на столе, и, к этому, по целому куску мыла. И все приглашённые забыли про произошедшее недоразумение и в один голос уверяли, что похороны, в целом, были приятными.
Примечания:
1. Гинденбург — Пауль фон Гинденбург (1847 — 1934), немецкий государственный деятель, политик, главнокомандующий войсками, воевавшими во время Первой мировой войны против Российской империи на Восточной фронте (1914-1916), начальник Генерального штаба (1916-1919), Рейхспрезидент Германии (1925-1934).
2. Танненберг — Битва при Танненберге — крупное сражение между русскими и немецкими войсками в районе Мазурских озёр, произошедшее 26-30 августа 1914 года. В ходе сражения войска Второй русской армии под командованием генерала А.В. Самсонова потерпела поражение, потери наших войск составили около 6000 человек, около 50000 человек в плен попало, а сам командующий 2-й армией 30 августа 1914 года застрелился.
Этот случай, довольно странный, произошёл с моими родственниками в тихом торговом местечке пониже реки Нарев под названием Вщинск, что могло бы сломать в нашей местности некоторым язык, однако по-польски это название звучит невероятно мелодично. Сюда, во Вщинск, что на реке Нарев, вскоре после Троицы прибыла с Мазур небольшая группа путешественников, проделавшие этот путь от границы почти без остановок. Итак, она заехала в затихшую после тяжёлого трудового дня деревню и остановилась перед постоялым двором под названием «Тиха вода», что могло означать в данном случае как спокойную, так и глубокую воду – омут. Тихая или глубокая – неважно, но как только повозка остановилась, из неё тут же выскочили два моих кузена Урмонайты: хорошо сложённые, босоногие мужчины, обоим чуть за сорок, приятно пахнущие, с новой стрижкой, и у каждого в руке по крепкой можжевеловой трости. Они поспешили, каждый со своей стороны, к козлам, и в подобострастной спешке стали помогать спуститься вознице.
На облучке возвышалась, грузная и пожилая, завёрнутая в черный платок короткая круглая фигура – тётя Арафа, с её большим подрагивающим лицом, мясистыми капитанскими руками и плавно изогнутыми плечами. В то время как племянники пытались стащить тётю Арафу с облучка, она, разок возмущённо щёлкнув кнутом, надула губы и сказала голосом, напоминающим звук испорченных кузнечных мехов: «Мы, осанна, приехали. Сейчас я приму ванну, потом мы будем есть, а когда мы поедим, то можем ехать и дальше».
Она без помощи кузенов слезла с кучерского облучка, привязала поводья и зашла в старый, вросший в землю постоялый дом, покосившиеся и обветшавшие стены которого уже давным-давно почернели от времени. Кузены смиренно последовали за ней.
Тётя Арафа, как уже было сказано, подойдя к покосившемуся трактиру, толкнула дверь и громко позвала хозяина. Вскоре появился застенчивый, маленький человечек с веками без ресниц, неловко поклонившись, с некоторым потрясением посмотрел на тетю Арафу и поинтересовался, чего она желает.
«Ванну, так сказать», – сказала она, — «а после ванны мне и моим племянникам хотелось бы поесть. Мы», – угрожающим тоном добавила она, — «достаточно долго были в пути».
«Всё», – сказал хозяин гостиницы, «будет улажено к вашему полнейшему удовлетворению. Что же касается ванной, то я попрошу вас следовать за мной.» Он пошёл вперед через закопчённый зал, в сопровождении тётушки Арафы и следовавших за ней, как на буксирном канате, кузенов, пересёк конюшню и остановился в сарае, насквозь продуваемом сквозняками. Сарай этот, оказывается, и был баней, ибо на утрамбованном глиняном полу, возле небольшого очага, стоял огромный коричневый деревянный чан, более чем наполовину наполненный горячей водой, а над огнём, покачиваясь на железном крюке, висел большой котёл, который был только что наполнен водой горничной с томными тёмными глазами.
Однако, этот один-единственный деревянный чан не был пуст; в нём сидел, наслаждаясь помывкой, некий старичок, который, при виде вошедшей компании, добродушно и глуповато ухмыльнулся, но продолжал плескаться и широко улыбаться, хотя при этом его один-единственный зуб, так сказать, отшельник в его рту, являлся свету. Тётушка Арафа, с недоверием осмотрев моющегося старика, произнесла: «Мне кажется, холера, как будто ванна все ещё занята». «Это, – ответил потерявший ресницы хозяин, — не есть причина для беспокойства. Станислав Скррбик, брат моей жены, сидит здесь в чане уже целый день. Как видите, он стар, и к тому же у него простуда. Можете быть покойны, что он не будет шокирован, если вы также окунётесь в чан, как и во многих других случаях он не серчал по этому поводу».
«Возможно, это и так», — мрачно сказала тётя Арафа. — «Но, вероятно, я нахожу это предосудительным, и поэтому суть дела представляется уже в другом свете. У нас в ходу другие привычки. Так что идите и скажите этому Станиславу Скррбику, чтобы он уступил ванну другим людям. Если он сидит в ней уже целый день, то, наверное, он сможет постоять полчаса и посуху. Что вы об этом думаете, Богдан и Франц?»
«Ты, тётушка, абсолютно права», – подтвердили кузены. Трактирщик озабоченно покачал головой, его взгляд задумчиво задержался на плещущемся старике, который зачерпнув в ладошку воды, поднёс её к краю чана и вылил её себе на лысину, и всё это сопровождалось тоненьким блеющим смехом и приглушёнными, безумными звуками экстаза.
«Нет», — сказал трактирщик, – «желание уговорить Станислава Скррбика добровольно покинуть баню, даже на определённый срок, никак не может быть исполнено. Для этого он слишком любит свой чан с водой. Он будет вести себя так, а я его знаю, как будто ваше требование его не касается».
«Другими словами, — сказала тётя Арафа, – моё право на ванну игнорируется».
«Никто ничего подобного не говорил», – возразил трактирщик.
«Может, никто так и не говорил», – возмутилась тетя Арафа, – «но мне постоянно дают это понять. В противном случае, объясните мне, будьте любезны, как я могу добиться справедливости в этом доме?»
«Для того», – заверил трактирщик, – «чтобы вы смогли принять ванну, не так уж многого и нужно, надо всего лишь поговорить в сторонке с одним из сопровождающих вас господином.»
«Богдан», – тут же крикнула тетя Арафа, и человек, отозвавшийся на это имя, вышел из дальней части сарая, положил свою можжевеловую палку на утоптанный глиняный пол и встал наготове. «Ты поможешь этому человеку, Богдан.»
Богдан кивнул, и трактирщик незаметно махнул ему рукой, а затем они вместе подошли к купающемуся старику, который, балуясь, смешно обливал себя струями воды.
«Мы его», – сказал трактирщик, – «так как других вариантов просто нет, просто выльем вместе с чаном во дворе. Вечерний воздух сегодня тёплый, так что он никак не пострадает. Для безопасности, на всякий случай, я накину на него попону. Итак, раз-два, взялись!»
Они вынесли деревянный чан с моющимся стариком во двор, подтащили его, пока старик весело махал рукой, к сточной канаве, и по команде одновременно опрокинули чан, после чего из него полностью вытекла вся вода.
«Пойдемте», – сказал трактирщик Богдану, – «обо всем остальном я позабочусь», – и он потащил выделенного ему помощника через двор обратно в сарай, где с торжествующим лицом поставил деревянный чан перед тётей Арафой.
«Можете быть уверены, что это не займёт много времени. Ядвига Трчк, моя горничная, обо всем позаботится, чтобы вы остались довольны». Сказав эти слова, он указал на томные тёмные глаза, которые одобрительно улыбнулись в ответ. Не успел он покинуть баню, как Ядвига Трчк наполнила чан водой, кузены вышли из сарая, и тетя Арафа залезла в бочку.
«Теперь», – сказал безресничный трактирщик Богдану, оказавшему ему помощь, «всё устроено ко всеобщему удовольствию. У благородной дамы, как обычно, имеется собственная ванна. Но я должен поблагодарить вас, сударь, за вашу профессиональную помощь. Вы, наверняка разбираетесь, как опрокинуть чан с назойливым человеком.» «Это лишь», – польщённо сказал Богдан, – «практика и ничего более. Честное слово».
Такие красавицы — наперечёт! По крайней мере, если говорить о видах малых городов и поселений Восточной Пруссии.
Всемирный бум издания почтовых открыток конца XIX — начала XX веков не миновал и Велау (Wehlau, сейчас Знаменск). Именитые и неизвестные фотографы из региона, и добрый десяток велауских издателей сохранили для истории изображения старинного городка. Вершина их совместного творчества, безусловно, литография, объединявшая тогда в себе самые передовые, но очень трудоёмкие типографские технологии тех лет. Результат покоряет и ныне!
Открытка из серии «Грюсс аус…» — один из популярнейших жанров литографических открыток конца XIX века. Издатель Max Schlamm. Nachflg. Ed. Holke. Wehlau.
Оборотная сторона открытки. Обратим внимание на почтовый штемпель и на дату прохождения открыткой почты — 3 ноября 1900 года.
Здесь можно упомянуть, что на художественных видовых открытках в первую очередь старались изобразить самые «раскрученные», самые узнаваемые виды. Ведь отправляли их путешественники, зачастую, своим родным и знакомым, или сами жители той или иной местности были не прочь похвастать достопримечательностями своей округи. А кто-то уже тогда коллекционировал почтовые открытки из разных городов и стран.
В основе практически любого изображения, размещённого на художественной видовой открытке, разумеется, лежала фотография. И уже потом с неё художник делал рисунок.
Вот и на карточке из Велау, размещённой выше, любой собиратель почтовых открыток с видами это замечательного городка, узнает среди напечатанных на ней видов Кирхенштрассе (Kirchenstraße), парк Глумсберг (Glumsberg), панорамы города со стороны улицы Hammerweg, железнодорожный вокзал, ратушу. И даже узнает среди них руку фотографа и издателя из Велау Оскара Биттриха (Oscar Bittrich). Годы съёмки — конец девяностых позапрошлого века.
Два фотоснимка авторства Биттриха. Вверху — парк Глумсберг, внизу — вид на Велау со стороны лесопилки на берегу Прегеля.
Фотографии Оскара Биттриха часто использовались различными издателями при печати открыток. В частности, этот фотоснимок улицы Кирхенштрассе в Велау присутствует на многих открытках.
Безвестный художник старательно перерисовал силуэты городских пейзажей. Композиция включает в себя и древнюю кирху св. Якоба, и железнодорожный вокзал, и гордость системы образования — городскую гимназию… Массовка, фигурки горожан — у художника свои. Он даже добавил дым из трубы! Он так видел мир. Коллаж приукрашен рамками и цветущей вишней.
Затем к делу подключалась типография. Слой за слоем (а их могло быть двадцать один), получая цветные оттиски с поверхности специального литографского камня, на бумагу наносили краску от светлых тонов к тёмным, придавая зрелищность, объёмность и бархатистость картинке.
К слову, издательство (и при нём магазин) Эдуарда Хольке находилось в Велау на Прегельштрассе (Pregelstraße). На старом снимке городской площади это угловой дом в середине кадра. Не в этом ли магазинчике, который ко времени печатания открытки уже перешёл в руки Макса Шламма, где витрина заботливо оберегается маркизами от палящего солнца, и была приобретена наша карточка?
Издательство и магазин Эдуарда Хольке: на левом снимке — это здание в центре, на правом — здание с маркизами. Издательство перешло к Максу Шламму в 1899 году. К слову, и сам Макс Шламм был книгоиздателем. Среди прочего, в 1894 году он издал книгу «Фауна позвоночных крайса Велау. Часть первая: Млекопитающие и птицы» (Die Wirbeltierfauna des Wehlauer Kreises. Erster Teil Säugetiere und Vögel). Где в Велау находилось его издательство, увы, мы не знаем.
Еще одна примечательная открытка просится в рассказ… Издал её Отто Бём (Otto Böhm), типография которого находилась на противоположной стороне рыночной площади, на Кирхенштрассе.
«Привет из Велау…». Открытка почту не проходила. Но мы видим на лицевой стороне проставленную от руки дату: 4.Х.1896 (?). Возможно, это сигнальный экземпляр открытки, которую потом должны были направить в тираж. Обращает на себя внимание тиснение по углам карточки.
И снова мы видим срисованный с фотографии того же Оскара Биттриха городской парк Глумсберг (Glumsberg). Это популярное место отдыха жители Велау с юморком назвали “Творожной горкой” — таков перевод. Выше — ратуша, изображённая с другого ракурса, и панорама улицы Гроccе Форштадт (Große Vorstadt) с воротами Штайнтор, сооружением древним и тоже примечательным.
По мнению опытных филокартистов из Германии Манфреда Груна (Manfred Gruhn) и Евгения Дворецкого перед нами может быть сигнальный экземпляр будущей литографии.
Озадачила и подпись парка: “Glumsberg b/Wehlen”. Опечатка? Далёкий саксонский Велен тут точно не причём. Справедливости ради следует отметить, что ошибки в подписях на почтовых карточках тех лет не редкость…
И очередной сувенир из Велау:
Эту открытку Отто Бём отпечатал в типографии известного немецкого издателя Оттмара Цихера, о чём свидетельствует логотип в левом нижнем углу карточки.
На рубеже XIX-XX веков Оттмар Цихер печатал художественные открытки с мотивами многих городов как Германской империи, так и за её пределами. Между 1898 и 1902 годами издательство опубликовало получившую высокую оценку серию пронумерованных художественных открыток, включавших более 2000 мотивов. Номер 1653-й — Велау!
Особая категория почтовых открыток — карточки, оформленные в югендстиле. Это другая эстетика, попроще, бюджетнее, но тоже привлекательная взору. Фотографии различных объектов обрамляли затейливыми рисованными, порой используемыми многократно разными издателями, рамками. Первые такие открытки были полностью черно-белыми, потом появились рамки цветные, тиснёные, даже золочёные.
Перед нами еще две открытки и еще два имени из плеяды велауских издателей — Густав Шмидт (Gustav Schmidt) и К.А. Шеффлер (C.A. Scheffler), а центральная карточка с ратушей скрыла своего издателя за буквами M.F.K.
Открытки, выполненные в югендстиле (он же ар-нуво или модерн). Оформление и издатели разные, а исходники, как можно заметить, зачастую те же самые.
В начале ХХ века выпускалось ещё много таких открыток, когда типографский монохромный мир становился цветным кропотливыми усилиями сотен и сотен рисовальщиц, в арсенале которых были только кисточки и трафареты, и изображение выглядело на наш современный взгляд несколько кустарно. Но ведь это первые шаги издательских технологий. К примеру — пара открыток немецкого издательства «Мозелла» (Mosella) из города Трир, что “всего-то” в полутора тысячах километров от Велау.
Краткий обзор художественных открыток Велау завершает кёнигсбергский издатель О. Циглер. “Солнце на спицах, синева над головой…” Таким столетним коллажам с четкой картинкой и креативным сюжетом позавидуют современные фотошоперы!
Очередной «Привет из Велау»! Издатель О. Циглер. Открытка прошла почту 20 ноября 1914 года.
Старинные открытки (АК Ansichtskarten) с большой долей ручного труда называют еще и сувенирными. Как видим, по праву!
Именно сейчас, когда идут наши, православные святки, в канун Старого нового года, есть хороший повод вспомнить о том, как же отмечали святки в Восточной Пруссии.
Святки, по-немецки «Die zwölf Weihnachtstage» (двенадцать рождественских дней), или просто «Zwölften». На восточно-прусском диалекте – «Twelvte». Это время между рождественским сочельником и крещенским сочельником. Иными словами, период, начинающийся в ночь перед Рождеством и заканчивающийся в Крещенскую ночь – с 25 декабря по 6 января по григорианскому календарю. Некоторые православные церкви, и русская в их числе, празднуют святки с 6 по 18 января.
Обычаи являются важной частью истории любого народа; они были и остаются важной частью жизни каждого члена общества. Обычаи затрагивают каждого человека и определяют формы празднования, объединяющие множество людей. Вспомним наши обычаи, сложившиеся в советское время, например, встречать Новый год с шампанским и загадывать желание под бой кремлёвских курантов. В разных регионах обычаи могу иметь различия в некоторых деталях, оставаясь при этом общими для всего общества или его определённой группы.
Зима в Кёнигсберге.
Святкам были свойственны разнообразные суеверия, мистические традиции и символические действия, значительная часть которых, несомненно, пришла из языческих времен. Почти всё, что происходило в те дни и ночи, было окутано тайной и имело определённое значение.
Еще каких-то сто лет назад считалось, что в период между Рождеством и Крещением существует особая, таинственная связь между настоящим и будущим, так что предположения о завтрашнем дне можно делать из настоящего. Хотя этому убеждению, вероятно, не одна сотня лет…
Церковь, разумеется, боролась с подобными суевериями и пыталась совсем запретить праздновать святки, но результат этой борьбы был не самый впечатляющий… Городские власти трёх Кёнигсбергских городов* вместе с духовенством ещё в XVII веке издавали указы, запрещающие в святки ходить по домам, распевая песни и выпрашивая подарки, считая подобное действо «идолопоклонничеством и богохульством». Но, видимо, на запреты эти мало кто обращал внимания, поскольку повторялись они с завидной регулярностью – в 1655, 1677 и 1685 годах. В Велау (сейчас Знаменск) в 1727 году после рождественского представления, названного городскими властями «шутовством», был введён запрет на «игры в Христа» под угрозой телесного наказания.
Раньше центром рождественской суеты в городах была рождественская ярмарка. Молодёжь, естественно, любила пошалить и побезобразничать. Особой популярностью пользовалось пугание добропорядочных бюргеров странными и страшными масками. В 1705 году городской совет Данцига (сейчас Гданьск) вывесил в Артусхофе** указ, в котором говорилось, что все лавки старьевщиков (а именно в них, по всей видимости, местные безобразники одевались «в страшное») в сочельник должны быть закрыты в 7 часов вечера и что за любой шум и шалости нарушителям грозит штраф в 10 рейхсталеров. В Эльбинге (сейчас Эльблонг) около 1820 года, в канун Рождества, все люди, которые считали, что отмечать его у себя дома это скучно, стекались из пригородов и окрестных деревень на рождественскую ярмарку, чтобы именно там развлечься, покуролесить… и напиться.
Не отставали от простых горожан и члены городских ремесленных цехов и гильдий. У пчеловодов Ортельсбурга (сейчас Щитно) была традиция распивать в Сочельник большими кружками «беренфанг»***, а сапожники Кёнигсберга каждый вечер от Рождества до Нового года собирались, чтобы вместе выпить и поиграть в кости.
Кстати, и знаменитый «Праздник длинной колбасы», отмечавшийся в Кёнигсберге с XVI века, приходился на Новый год. А на Крещение, 6 января, праздник для горожан устраивали уже пекари.
Обычаи, связанные со святками, не были одинаковыми во всей Восточной Пруссии. Этому есть простое объяснение: когда-то колонисты из самых разных немецких земель пришли в местность к востоку от Вислы, чтобы заселить завоёванные рыцарями Тевтонского ордена прусские земли. Принесённые переселенцами обычаи и традиции, наслаиваясь и переплетаясь, поварившись в общем котле с местными языческими обычаями пруссов, в результате стали отличаться от своих «прародителей». В конечном итоге носителями и хранителями этих сформированных традиций и обычаев стало, скорее, население деревень, нежели более просвещённые городские жители. Да и жили селяне дальше от строгого начальства…
Своими действиями во время святок прусские крестьяне, если так можно выразиться, решали три важные проблемы. Во-первых, старались вести себя тихо и спокойно, чтобы не привлекать к себе внимание нечистой силы – бесов и демонов – которые, как считалось, именно в преддверии нового года ведут себя наиболее яростно и злобно. Во-вторых, при этом нужно было постараться прогнать эту самую нечистую силу, причём, желательно это было сделать до наступления нового года. Ну, и в-третьих, именно в святки нужно было выяснить, с помощью различных гаданий, что же ждёт в новом году каждого, определив для себя по результатам этих гаданий план действий на весь предстоящий год.
Разумеется, последняя задача являлась самой важной и самой обширной, ведь ничто так не волнует людей, как беспокойство о будущем и, в то же время, не вселяет в это будущее надежду. Предсказание погоды также играет здесь важную роль, поскольку от погоды в наступающем году зависело благополучие крестьянина и его семьи. Кроме того, с помощью особых знаков нужно было получить ответы на вопросы о здоровье, и даже о рождении и смерти.
Определённым поведением в новогоднюю ночь (например, совершением воздаяния духам или подношением к столу символически украшенной выпечки), люди надеялись на то, что можно хоть немного повлиять на судьбу и сделать её более милостивой. И, конечно же, каждый втайне надеялся найти какое-то личное счастье, которого до сих пор был лишён.
И в Восточной, и в Западной Пруссии в деревнях в те времена строго придерживались сложившегося за века обычая делать только самый минимум необходимых дел. Запрещалось стирать белье, а тем более его развешивать. Даже детские пелёнки старались сушить в самом дальнем углу чердака. Потому что «Дикий охотник» летал по воздуху в суровые святочные ночи. В завываниях ветра и вихрях метели, обычных в это время года, казалось, слышался топот конских копыт, крики и свист его свиты, и вой сопровождающей их своры собак. Считалось, что дикое воинство старалось проскакать как раз сквозь развешанное на виду у всех бельё. Другие же считали, что развешанное в святки бельё сулило неудачу весь следующий год.
Но главное, ничего нельзя было прясть, иначе – как считалось – волк нападёт на стадо овец. Нельзя было работать на ткацком станке, а позже и на пришедшей ему на смену швейной машинке, а то скотина заболеет бешенством.
Стоящая на виду, а уж тем более вращающаяся прялка, должна была вызвать гнев госпожи Метелицы. Нельзя было совершать вращательные движения, например, молоть кофе. Даже картофель нужно было резать дольками, а не кружками.
Горох в это время не варили. По крайней мере, прислуга его не ела, потому что иначе она рисковала быть побитой хозяевами в следующем году. Но в католическом Эрмланде (сейчас Вармия), наоборот, на Рождество ели блюдо из гороха, а на утро кормили горохом скотину и птицу.
Молотьба и выпечка хлеба также подпадали под запрет в святки. Тишина и покой должны были царить в доме, а двор и конюшня должны были быть чистыми.
Дикий охотник (Wilde Jäger) и госпожа Метелица (Frau Holle) — персонажи немецкого фольклора.
«Дикий охотник» — предводитель «дикого воинства» или «дикой охоты», со своей свитой, состоящей из призраков, летал по небу и являлся предвестником бедствий, войн и других несчастий. Тот, кто его увидел, либо погибал, либо сам вступал в его ряды.
«Госпожа Метелица» (Frau Holle) — персонаж одноимённой сказки братьев Гримм. Считается, что в основе сюжета сказки лежат древние верования германцев, которые считали «фрау Холле» покровительницей прядения и ткачества, и, одновременно, владычицей царства мёртвых.
Взбивая свою перину госпожа Метелица вызывает снегопад. Помимо всего прочего, госпожа Метелица испытывает людей, являясь в облике старой и немощной женщины, нищенки, с просьбой о подаянии и крове. Те, кто оказывает ей помощь, вознаграждаются, отказавшие — жестоко наказываются.
Но надо было изгнать бесов, которые сеяли хаос в эти дни и ночи. Для этого нужно было создать много шума. И здесь появлялась процессия, во главе которой следовал «Бледный всадник» (Schimmelreiter), щёлкающий кнутом. За ним следовали солдат, женщина-попрошайка, аист, цыган, трубочист и танцующий медведь, ведомый поводырём.
На этом не самом качественном фото запечатлены члены процессии Бледного всадника, среди которых, помимо него самого, можно узнать женщину-попрошайку, поводыря с медведем и трубочиста. Всего же процессия состоит и 9 персон. Отчего-то отсутствует аист (возможно, именно он являлся обладателем фотоаппарата).
Фигура «Бледного всадника» в восточно-прусских святочных традициях весьма интересна. В этом персонаже, с одной стороны, можно увидеть аллюзию на одного из четырёх всадников Апокалипсиса: «И видех, и се, конь блед, и седяй на нем, имя ему смерть: и ад идяше вслед его: и дана бысть ему область на четвертей части земли убити оружием и гладом, и смертию и зверьми земными.» (Откр 6:8).
Легендарный герб пруссов (из хроники Иоганнеса Мельмана, 1548 г.). В верхней части герба изображена конская фигура.
С другой стороны, можно предположить, что здесь прослеживаются отголоски культа коня у язычников пруссов: «жрецы [пруссов] считают себя вправе присутствовать на похоронах умерших… восхваляют мертвых… подняв к небу глаза, они восклицают… что они видят…мертвеца, летящего среди неба на коне, украшенного блестящим оружием». Белого цвета конь/лошадь в прыжке изображён на легендарном гербе пруссов, а также на гербе Норденбурга.
В разное время в разных частях Восточной Пруссии как сам Бледный всадник, так и его свита, имели существенные различия. В XIX веке в Натангии и Оберланде в руках у Бледного всадника была палка, а сопровождали его козёл и горбун. Где-то набор персонажей свиты Бледного всадника состоял из аиста, медведя и женщины-попрошайки (госпожи Метелицы). Персонажи солдата (жандарма), цыгана (цыганки), поводыря медведя, трубочиста, появились позднее, вероятно, из-за того, что было много желающих поучаствовать в такой процессии, и для них придумывались второстепенные персонажи.
Все участвующие в процессии были одеты в соответствующие костюмы, изготовленные из подручных средств. Эта шумная кавалькада перемещалась по деревне от двора ко двору, заходя в дома. Кнутом или палкой Бледный всадник мог приложить любого, кто попадался ему под руку, чем он нередко пользовался, сводя счёты со своими односельчанами. Родители часто пугали собственных детей, говоря, что если те будут вести себя плохо, прискачет Бледный всадник и устроит им взбучку.
Бледному всаднику и его свите было разрешено передвигаться только по своей деревне; по преданию, за её пределами им грозили ужасные вещи, вплоть до смерти.
Процессия Бледного всадника. Впереди аист с острым длинным клювом, одетый в белые одежды, за ним — сидящий на коне Бледный всадник. Голова лошади надета на длинный шест. Сзади к шесту вместо хвоста привязывался пучок льна. Судя по всему, дама, сидящая в левой части снимка, не сильно рада гостям и приготовилась защищаться от аистиного клюва здоровенной ложкой.
По дороге и в домах процессия требовала у соседей подарки и подношения.
Вот как вспоминал появление Бледного всадника один из очевидцев:
«Однажды вечером, когда мы пекли печенье, мы услышали вдали звон санного колокольчика, сопровождаемый щёлканьем кнута и звуками гармоники. Сёстры испугались и не хотели впускать Бледного всадника, но они знали, что тому, кто не впустит его в дом, придётся несладко весь следующий год.
Раздался стук в дверь, которая и так не была заперта. Белый конь, аист и медведь с шумом ввалились в коридор, за ними последовали и остальные. И началась дикая погоня. Бледный всадник, скачущий в своем белом саване, одной рукой держал поводья, свисающие с деревянной резной конской головы, надетой на длинный шест, а другой был готов ударить кнутом. Медведь, облачённый в старые шкуры и гороховую солому, ползал по полу и хватал нас за ноги. Аист, сплошь прикрытый белой тканью, своим длинным, заострённым клювом клевал нас в лицо, да так сильно, что наша матушка потом долго ходила с синяком на щеке. Трубочист сунул руки в печь и потом похлопал ими нас по лицу. Как мы тогда выглядели? У нас были черные лица и растрёпанные волосы, но награда была готова и мы ссыпали её в корзину женщины-попрошайки: яблоки, печенье и засахаренные орешки.
Медведь с поводырём явно задумали что-то недоброе…
Затем всё закончилось…
Удаляясь вниз по оврагу, колокольчик и треск кнута становились всё тише. Умытые и причёсанные, мы снова стояли у горячей плиты, формовали пряничные фигурки и задвигали один огромный противень за другим в духовку. Потом мы сохранили самые красивые фигурки: всадников, оленей, орлов и лошадиные головы, красиво расписанные глазурью, чтобы можно было украсить ими ёлку в сочельник.»
Таких процессий в святки могло быть несколько в одной деревне. (В Натангии, кстати, существовало поверье, что если два Бледных всадника встретятся на мосту, то скоро один из них умрёт). Участники их были своеобразной сложившейся театральной труппой, они готовились к этому событию заранее, мастеря костюмы, которые использовались ими по многу лет. По окончанию святок костюмы убирались в сундуки (при этом произносились особые заклинания, которые не должен был никто слышать) до следующего сочельника.
Процессия Бледного всадника. Среди шести фигур основными персонажами являются медведь, Бледный всадник, аист и нищенка.
Как уже говорилось, создаваемый святочными ряжеными шум и гам должны были отпугнуть бесов. Своего апогея эта какофония достигала перед Новым годом: мальчишки и молодые парни расхаживали по деревне и громко щёлкали кнутами (петард и хлопушек ведь тогда не было), провожая старый год и надеясь, что изгнанные бесы останутся в нём, и не попадут в новый год.
Гудящий горшок. Любой желающий может самостоятельно изготовить данный музыкальный инструмент в соответствии с инструкцией на картинке. Как звучит сей девайс можно послушать, набрав в любом поисковике запрос Brummtopf или Rummelpott.
Ещё одной характерной особенностью восточно-прусских святок был гудящий горшок (Brummtopf или Rummelpott). Трое подростков, изображающие трёх волхвов, в масках или с разрисованными лицами (у одного из них, изображавшего темнокожего Балтазара, лицо было вымазано чёрной краской), в коронах или остроконечных картонных шляпах на голове, одетые в длинные белые рубахи, подпоясанные разноцветными поясами, ходили по домам и под аккомпанемент монотонно гудящего горшка пели так называемые «кухонные» песни (своеобразный жанр народного творчества, сложившийся в XIX веке, представляющий собой жалостливо-сентиментальные песни, которые любили напевать домохозяйки, горничные и домработницы).
Начинали свой концерт «волхвы» следующими словами:
«Мы войдем без всяких насмешек!
Хорошего доброго вечера, дай нам Бог.
Приятного доброго вечера,
Весёлого времяпрепровождения.
Который приготовил Господь наш Христос!»
Три волхва. В центре стоит тот самый Балтазар с мечом в руке, который напоминает всем об избиении младенцев царём Иродом. Левый волхв держит ещё один святочный музыкальный инструмент — «дьявольскую скрипку» (Teufelsgeige). А у правого волхва в руке Вифлеемская звезда.
Святочные гадания начинались с первого дня святок, с Рождества. Двенадцать святочных дней соответствовали двенадцати месяцам следующего года. Поэтому люди внимательно следили за погодой в каждый из этих двенадцати дней. Первый день святок соответствовал январю, второй – февралю и так далее. Сельские жители записывали все погодные явления, а потом в течение года сверялись с записями и радовались, когда их предсказания сбывались.
Считалось, что самые длинные ночи в году символически раскрывают радости и горести предстоящих двенадцати месяцев, а погода этих двенадцати дней словно даёт информацию о погоде на весь предстоящий год. Если в начале святок, то есть в Рождество, была метель, то это означало суровый январь. Если в канун Нового года шел дождь, люди говорили: «Что ж, август будет неплохим!». Если в сочельник была хорошая погода, следующий год должен был принести обильный урожай зерна. Если в Новый год светило солнце, можно было ожидать богатого урожая льна. Однако, если было ветрено, можно было надеяться на хороший урожай фруктов. Если в новогоднюю ночь выпадал снег, считалось, что пчёлы будут сильно роиться. А вот если на небе было видно много звёзд, это говорило о том, что будут хорошо нестись куры.
Если между Рождеством и Новым годом падали большие снежинки, считалось, что в новом году умрут в основном старики; если падали маленькие снежинки, боялись, что умрут молодые. Собираясь в церковь в новогоднюю ночь, люди обращали внимание на тени, которые они отбрасывали в свете фонаря или луны: человек, тень которого не имела головы, умрёт в наступающем году. Одна смерть в канун Нового года означала, что в следующем году из окружения умершего умрут ещё двенадцать человек.
Считалось также, что в новогоднее утро можно будет увидеть следы гревшихся у печи умерших родственников, если перед этим хорошо протопить печь в доме и поставить рядом с ней скамейку, посыпав её пеплом.
Кульминацией святок, их серединой, был Новый год.
Полы в доме сначала начисто выметали, а потом посыпали песком, чтобы ангелам, сошедшим в новогоднюю ночь с неба, было удобнее ходить. Всей семьёй наряжали ёлку, которую приносили из леса, развешивая на ней, сделанные вручную, украшения или фрукты. Покупные ёлочные игрушки тогда были редкими, стоили немало и доступны были не каждому деревенскому жителю.
В Кёнигсберге и, в особенности, на Земландском полуострове, дети носили с собой по домам ёлку, украшенную позолоченной мишурой, колокольчиками и серебристыми рыбками, распевая песенки, а взрослые угощали их за это конфетами.
Не вдаваясь в детали, здесь можно упомянуть тот факт, что традиция использовать на Рождество ёлку насчитывает примерно два с половиной столетия. Въезжающего на осле в Иерусалим Иисуса горожане приветствовали пальмовыми ветвями (сейчас на Пасху мы используем ветки вербы). Какие-либо растения, связанные с рождением Спасителя, в Новом завете не упоминаются. Считается, что украшать ель (пихту, сосну и другие хвойные — именно они остаются зелёными зимой; а у кельтов, а за тем и англо-саксов вплоть до середины XIX века, в качестве «ёлки» использовалась — тоже вечнозелёная — омела) начали в Германии в конце XVIII столетия. Но традиция эта в своей основе имеет другую: водить хороводы и петь песни вокруг «майского дерева» (Maibaum), которая, в свою очередь, уходит своими корнями в язычество. Майским деревом чаще всего выступали липа или берёза. Но поводить хоровод вокруг дерева людям хотелось и зимой. Правда, зимой все листья опадают — и вот вам результат: на Рождество стали наряжать ель. Считается, что в Восточной Пруссии первым нарядил ёлку граф Карл Людвиг Александр цу Дона-Шлодиен в своих имениях Дойчендорф и Дёбрен неподалёку от Пройссиш-Холланд (сейчас Пасленк). Уже через 30 лет ёлки наряжали богатые горожане и помещики практически по всей провинции, а к середине XIX столетия ёлку в доме на Рождество ставила каждая семья.
Особой формой рождественской ёлки была так называемая Wintarjeensboomke (зимняя ёлка) — пирамидальная композиция из четырёх яблок с маленькими еловыми ветками и четырёх свечей (или трёх, стоящих друг на друге яблок, скреплённых деревянными палочками). Её использовали те, у кого не хватало средств (или не было возможности) нарядить настоящее дерево.
На святки выпекали особое печенье.
«27 декабря в церкви освятили «напиток Иоанна»**** и это вино мы добавили в тесто, из которого испекли фигурки разных животных: цыплят в гнезде, коров и лошадей, а мы испекли лошадь с очень длинным хвостом, которую потом положили в поилку для скота, чтобы в неё не попадало ничего ядовитого, и чтобы скот оставался здоровым. А всю выпечку оставили на ночь в духовке сушиться. А под Новый год утром мы отнесли коров и лошадок в конюшню, и положили фигурки за ясли, а потом цыплят в курятник и всё так распределили. Ещё мы ходили к пчёлам в огород и приклеивали к ульям куски теста. И к деревьям тоже. Это должно было принести удачу, чтобы они плодились и оставались здоровыми».
В некоторых частях Восточной Пруссии фигурки из печенья люди зашивали под подкладку или носили в карманах вплоть до следующего года.
В окрестностях Алленштайна (сейчас Ольштын) на Новый год люди ели печенье из ржаной муки в форме длинных колосьев: чем дольше оно сохранится, тем лучше будет рожь в новом году.
Жители Восточной Пруссии, как в сельской местности, так и горожане, очень любили святочные гадания. Существовали разные способы предсказать будущее.
Из сладкой брюквы вырезали различные фигурки: подкову, ключ, монету, череп, кольцо и другие, клали их под перевёрнутые тарелки, потом тарелки перемешивали и каждый из присутствующих выбирал себе тарелку и поднимал её. Что оказывалось под ней, то и должно было случиться в новом году. Одну тарелку оставляли пустой. Считалось, что тому, кому она доставалась, не миновать горя.
Неженатая молодёжь любила гадать «на угольки». Несколько маленьких угольков разной формы опускали в большой таз с водой. Гадающий выбирал «свой» уголёк. Остальным уголькам давались имена девушек (или молодых людей, если это гадала девушка). Воду перемешивали и все сидевшие вокруг взволнованно смотрели на угольки: какие из них подплывут друг к другу?
В ручье набирали в горсть камушки. Если их оказывалось чётное число, то в новом году будет свадьба. А если нечётное – то ждать придётся ещё, как минимум, один год.
Можно было постучать палкой по забору. С того направления, где первой залаяла собака, придёт суженый (или суженая).
…И вот наступает новогодняя ночь.
«Ещё с вечера управляющий имением закинул повыше верёвку от колокола, который звонил перед началом и окончанием работы. Но, как и обычно, это было бесполезно. Подростки подкатили к колоколу повозку, и, взобравшись на неё, дотянулись до верёвки. Звон колокола и щёлканье кнутов в полночь возвестили всей деревне о приходе нового года.
Спустя непродолжительное время всё стихало и к часу ночи все лежали в своих кроватях.
После полудня деревня вновь оживала и веселье продолжалось до темна. По улицам ходил «рождественский козёл», одетый, как и аист из процессии Бледного всадника, в белые простыни и с рогатой маской на лице. Своими рогами он старался боднуть всех встречных. И люди не сопротивлялись этому и готовы были терпеть довольно болезненный удар рогами в грудь, так как верили, что это принесёт им удачу и благополучие в наступившем году.»
«Коза» или «козёл» иногда сопровождали процессию Бледного всадника.
Рождественский козёл. Он же — дед Мороз.
Про ещё одного занимательного персонажа святочных игрищ в Восточной Пруссии — «рождественского козла» стоит сказать несколько слов. Козёл является одним из самых почитаемых животных с самых давних пор (вспомним козлобородого бога Пана у древних греков или его римского аналога Фавна). Уважали козла и германцы, считая его символом плодородия. У пруссов козёл являлся жертвенным животным.
Скандинавы не отставали ни от германцев, ни от пруссов. Скандинавский рождественский козёл «юлбок» (Julbock), поначалу требовавший от соседей подарки, трансформировался в конечном итоге в известного всем финского «йоуллупукки» — деда Мороза. И сам начал раздавать подарки.
Выше неоднократно упоминалась рождественская выпечка, точнее, печенье — Pfefferkuchenfiguren (считается, что название «перечные фигурки» произошло от того, что в средние века пряности называли общим словом «перец», а на самом деле в рецепте печенья перца как раз и нет). Понятно, что сходить в магазин и купить там готовые сладости легко и просто. Но, если вдруг кому-то захочется погрузиться в эпоху, и самому, пусть и в современных условиях (не в дровяной печи), испечь святочные фигурки, то вот вам рецепт из тех времён:
мука — 350 г
корица — 1 ч. ложка
кардамон — 1 ч. ложка
гвоздика — 0,5 ч. ложки
мёд — 350 г
сахар — 100 г
смалец — 100 г (можно заменить сливочным маслом)
сода — 1 ч. ложка
яйцо — 1 шт
Для глазури смешать 2 яичных белка и 180 г сахарной пудры. Глазурь не должна растекаться. Можно подкрасить её с помощью пищевых красителей в разные цвета (например, с помощью свекольного сока).
Смешать все ингредиенты, вымесить крутое тесто. Дать ему отдохнуть полчаса в холодильнике. Раскатать скалкой до толщины 5 мм (тесто не должно липнуть к скалке). Острым ножом по шаблонам вырезать из теста фигурки. Выпекать в нагретой до 180 °С духовке 15 минут до светло-коричневого цвета.
После того, как фигурки остынут, нанести на них кондитерским шприцем узоры из глазури и дать ей высохнуть.
Печенье, выпекавшееся на Рождество, носило сакральный смысл. Среди фигурок Бледный всадник, рыбы, птица, крест. Шаблоны фигурок вырезались из картона, накладывались на тонко раскатанное тесто и вырезались острым ножом. Затем запекались и покрывались глазурью.
Закончить этот краткий рассказ о святочных традициях в Восточной Пруссии хочется следующим поверьем: если ночь после Рождества будет ветреной и метельной, то можно ожидать мирного года, без войн и конфликтов…
Поэтому, давайте загадаем в эту ночь бурю!
_____________________
* До 1724 года Кёнигсберг представлял из себя три самостоятельных города — Альтштадт, Лёбенихт и Кнайпхоф.
** Артусхоф — «Двор Артура», название зданий, в которых собиралось богатое купечество и патрициат в немецких городах. Название связано с легендой о короле Артуре. Артусхофы были в Данциге, Эльбинге, Кёнигсберге, Торне.
*** Беренфанг — нем. Bärenfang (медвежья ловушка) — крепкий алкогольный напиток на основе мёда, весьма популярный в Восточной Пруссии
**** Напиток Иоанна — нем. Johannistrunk, вино, освящавшееся в храмах 27 декабря в день Святителя Иоанна, и раздававшееся затем прихожанам. Прихожане также приносили с собой в храмы для освящения пиво и даже простую воду.
Источники:
Колтырин С.А. Пруссы: происхождение и взаимосвязи. — Исторический формат, № 3, 2015.
Frischbier H. Preussisches Wörterbuch: Ost- und westpreussische Provinzialismen in alphabetischer Folge. 2 Bde. — Berlin, 1882-1883.
Hartmann E. Ostpreußische Weihnacht. — Ostpreußen-Warte, Folge 12, Dezember 1955.
Lölhöffel-Tharau vonH. Vom Festefeiern in Ostpreußen. — Hamburg, 1987.
Riemann E. Alte Weihnachtsbräuche in Ostpreußen. — Wir Ostpreußen, Folge 22, 20.12.1949.
bildarchiv-ostpreussen.de
Автор выражает признательность за помощь в переводе Андрею Левченкову.
