Зигфрид Ленц
Приятные похороны
(перевод Андрея Левченкова)
Скончалась, пребывая в одной непродолжительной поездке в польских землях, а если быть более точным, то случилось это в одном симпатичном городке Вщинск, что расположен на реке Нарев, – моя тётушка Арафа. Была она грузным, полным человеком, эта моя тётушка, с мощными, обветренными до красноты руками бывалого моряка, а ещё она была чрезвычайно сильна и имела привычку всеми командовать. На протяжении всей поездки она не подавала никаких признаков того, что собирается покинуть этот мир. Наоборот! Время от времени она отпускала сварливые шутки, постоянно съедала больше, чем два сопровождавших её моих кузена Урмонайта, и доводила любого трактирщика, с которым она торговалась, до трепетного смятения.
Тётушка: скончалась она с очередным проклятием на устах, расположившись на заднем сиденье повозки; в момент, когда это произошло, кузены, застенчивые и ничего не подозревающие, находились впереди на козлах. При этом они даже не удивились, что позади них всё стихло, что нет больше сварливых шуток, никаких приказаний – они оба абсолютно никак не заметили произошедшего несчастья. Однако через какое-то время им пришлось сделать привал, так как лошади периодически нуждаются в водопое, и когда они захотели помочь тётушке спуститься, чтобы она могла размять ноги, красные обветренные моряцкие руки обмякли, стали вялыми, совсем безжизненными, но при этом лицо тётушки было таким умиротворённым, так что кузены, как это могло случиться и со всеми остальными, начали что-то подозревать.
Поначалу они применяли методы классической науки, то есть действовали согласно основным правилам: тётушку простукивали, прослушивали, держали под её носом мягкое куриное перышко, шептали заговоры, массировали её – но тётушка делала то, что обыкновенно делают все мертвецы: она просто ни на что не реагировала. На что Богдан, один из кузенов, высказал следующее мнение:
«Я чую, – сказал он, – подвох. Как нам всем помнится, когда мы тронулись в путь с тётушкой, то постоянно присутствовали и звуки, и шум. Конкретно же эта тётушка, позвольте, больше не издаёт ни звука. Она, так сказать, не наша». – «Это другая,– сказал второй кузен,- тётушка, факт. Но, мой Бог, она всё ещё сидит внутри повозки. И при нынешних обстоятельствах нам следует опасаться, что наша тётушка будет не в состоянии самостоятельно покинуть её».
«Об этом факте, – сказал Богдан, — мы должны сообщить. Может быть в полицию?»
«Ни в коем случае, – быстро воскликнул другой, испуганно вскинув руки только от одной этой мысли. — Если мы сообщим об этом, тётушку будут осматривать, нас тоже будут опрашивать, даже заподозрят, а с учётом польских законов о покойниках, то, возможно, наступит зима, прежде чем мы с тётушкой вернёмся домой».
«Думаю, для тётушки, — сказал Богдан, — это уже будет не важно». – «Но не для нас, – добавил другой Урмонайт. — Глянь, я тебя прошу, на тётушку. Разве это не похоже на то, что она просто дремлет? Итак, мы отправимся дальше, и если кто-нибудь осмелится с нами заговорить, то мы попросим его не шуметь перед спящей дамой».
Таким образом мои кузены Урмонайты напоили лошадей и неторопливо покатили в сторону границы. Конечно, они с расчётом подгадали так, чтобы оказаться перед шлагбаумом ночью. А потом произошло следующее: Богдан грациозно запрыгнул на заднее сиденье к тётке, обложил её подушками, хорошенько их взбил, и когда всё было готово, направился к постовому. Этот часовой, худощавый человек с землистой кожей, скучая, медленно обнюхал и осмотрел кузенов, повозку и лошадей. Ну, а потом он, увидев тётушку, забрался поближе к ней и произнёс следующую фразу: «Кто, – сказал он, — с вашего разрешения, вот эта мёртвая мадам?» На что двоюродные братья деликатным хором ответили: «Это Арафа Гуц, наша тётушка, родственница первого колена».
«Первого колена, второго колена, — сказал часовой, — но почему, ради всего святого, она не издает ни звука?»
«Потому что она, даём честное слово, дремлет. И, если позволите, пан капитан, мы попросим вас не беспокоить спящую даму».
«Ладно, – сказал постовой, – таможня даёт добро, но кто мне гарантирует, что ваша тётушка, например, родственница первого колена, не покойник?»
«Если бы она, – сказали кузены, – была бы покойником, она бы не могла дремать, а наша тётушка дремлет». Немного поразмыслив, пограничник, поскольку данная логическая связка ему понравилась, позволил повозке двинуться дальше.
И кузены Урмонайты ехали ночь напролёт, и утром приехали в деревню, название которой было Кулкакен. Они, как вы догадались, ужасно проголодались, – у кузенов крошки во рту не было долгое время, – вот почему повозку с тётушкой они оставили перед трактиром и зашли внутрь, чтобы подкрепиться на оставшийся путь. Мгновенно набросившись на еду, они проглатывали сало, яйца, копчёную грудинку, щи, мёд, луковый пирог и консервированные груши, и вдобавок они осушили огромный кофейник. Так, с перерывами, они вдвоём ели-пили до полудня, а когда вышли, – да и что там могло случиться, — когда они вышли, — лошадей как ветром сдуло. А с лошадьми пропала и повозка, а с повозкой и тётушка.
Тут кузены подпрыгнули, скажем так, как взбесившиеся веники в доме, озираясь и размахивая руками, ругаясь и крича, но вот что так и не вернулось, так это повозка с тётушкой.
После безуспешных поисков, уставшие и проголодавшиеся, они снова вернулись в дом перекусить; и перекусив, Богдан вдруг рассмеялся, причём смеялся он долго, без перерыва, а потом он сказал: «Нас, – говорил он, – всё устраивает. Представь только, братишка, этого вора у нашей кареты. Насколько большим будет его ужас: разве он не должен сильно испугаться? Или представь его руки: разве не должны они у него сильно дрожать, когда он обнаружит мёртвую тётушку?
Утешая друг друга и смеясь над вором, они тронулись в путь в Сулейкен, как вы можете себе предположить, уже довольно поздно. Пошли напрямки через поля, сокращая путь, поднялись на железнодорожную насыпь узкоколейки, и вскоре вдали уже мерцали огни Сулейкена. На пути им встретились несколько человек, и братья не могли поверить тому, что эти люди им рассказали. А рассказали они им то, что днём, в то время, когда положено пить кофе, возвратилась тётя Арафа, возлежавшая на заднем сиденье повозки и дремавшая. И выглядела она так, как будто она умерла.
Урмонайты, какими бы малосообразительными они не были, сразу сообразили, что лошадям в Кулкакене стало слишком скучно. Они просто устали ждать и решили пойти дальше самостоятельно. «Вот увидишь, — сказал Богдан, — лошади будут в конюшне.» И они поспешили, возбуждённые изнурительным волнением, домой.
Как только они зашли во двор, кто же им попался на пути? Глумскопп – старый беззубый слуга. Широко улыбаясь от одного уха до другого, этот старик потирал руки и сквозь его привычную ворчливую манеру можно было услышать фразу: «Праздник, хе-хе-хе, мы отпразднуем это событие. И в качестве угощенья на стол подадим сельдь в сметане».
«И кто же, — спросил Богдан, — устраивает это пиршество?»
«Праздник, — прошамкал Глумскопп, — устраивает мой дорогой Боженька, хе-хе-хе. Он позволил старухе умереть, и он, насколько я его знаю, обеспечит ей и приятные похороны.»
Кузены вежливо передвинули его в сторону и вошли в дом, убитые горем. Пахло жареным, печёным, и копчёным, и ещё Бог знает чем. Но Урмонайты, превозмогая себя, вошли в комнату. Вошли, и, как близкие персоны, пострадавшие особо, были сразу же окружены большим количеством скорбящих: с протянутыми к ним навстречу руками, с опущенными вниз уголками ртов; о тётушке говорили как о нежной, миловидной гвоздике; тихое перешёптывание и частый плач, утешение друг друга, в необходимых объёмах, разумеется, и рассаживание за длинным столом.
Кузены также заметили, что у окна, ещё прикрытые покрывалами, лежали инструменты духового оркестра: всё было готово. Отлично. Но вначале поднялся с места Богдан Урмонайт и сказал следующее: «Надо бы, — сказал он, — почтить память молчанием, того, кого больше нет с нами: нашу тётю Арафу… несколько подольше, если можно попросить… ещё один момент… так, хорошо, теперь достаточно. А теперь я спрашиваю: где наша тётушка?»
«Скончалась», — крикнул кто-то из капеллы.
«Нет, — серьезно сказал Богдан, — я имею в виду: где её тело?» — «Её тело, — сказал одноглазый лесник, — больше недоступно для осмотра. Всё, что смертно было в ней, мы поместили в соответствующий ей гроб. И гроб, чтобы было больше места в доме, поставили против печки. Там телу комфортно стоять».
Богдан кивнул. Но сделал это он как-то рассеянно, потому что среди скорбящих гостей он заметил того, кто тронул, — скажем так, — благосклонно, его сердце. Сердце Богдана было наполнено счастьем, сладострастно увиваясь вокруг фигуры некой Луизы Лушински, бесцветной, маленького роста персоны с заплаканным птичьим личиком.
Богдан позабыл всё, что происходило вокруг него. Он улыбался Луизе Лушинской с такой потрясающей сердечностью, что не прошло незамеченным у всего сообщества. Музыканты, конечно, этот народец вечно голоден, сразу восприняли это неправильно, аккуратно вынули свои инструменты и начали наигрывать медленный вальс. Однако эти звуки, заставили Богдана перестать улыбаться и внезапно загрустить.
Но было уже поздно, слишком поздно, — всё уже случилось.
Счастье… оно приближалось к нему на маленьких ножках Луизы Лушински. Как будто музыка подхватила её как пушинку, этого маленького бледного человечка, опустило перед ним и молвило: «Этот вальс, Богдан Урмонайт, принадлежит только тебе.» Услышав эти слова, Богдан неуверенно оглянулся и, заметив одобрительные, даже призывные, взгляды поминального сообщества, ответил: «Приглашение принято. Но, если я могу попросить, очень медленно.“
Таким образом, они закружились вдвоём в танце, и, как и ожидалось, вскоре за ними последовали и другие пары. Музыка стала громче, то там, то здесь послышался смех, среди прочего и бормочущий смех Глумскоппа, – одним словом, общество испытывало жажду. И аппетит, конечно. Оно страдало от жажды и голода так долго, пока с кухни не вернулся одноглазый лесник и не сообщил громко: «Осанна, — прокричал он, — олень мёртв.»
Ну, а потом было застолье. И что было на столе? Я могу рассказать вам лично про себя: хоть я был молод и незрел, я съел восемь яичниц с салом, пять клопсов, немного тушеного зайца, утиную шейку, тарелку кровяной колбасы с куриными потрохами, тарелку фляков, половину свиного уха и несколько печёных яблок. Ещё я съел печёную луковицу, одну жареную рыбину и, попозже, ещё пару речных раков, которых поймал старый Глумскопп. Как я уже сказал, я был молод и незрел.
Итак, вначале угощались, а после того, как поели, выпивали, и напитки, как бы там ни было, стали причиной одного события, которое нельзя-то и назвать было иначе, ибо оно этого заслуживало, — но сначала само событие. Эдмунд Фортц, портной, выпив, заявил на полном серьёзе, что, по его мнению, Гинденбург[1] умнее не более, чем петух из Сулейкена. Что вызвало колоссальное возмущение. Лесник с одним-единственным глазом вскочил и с размаху ударил портного так сильно в грудь, что обидчик улетел под стол и остался лежать там некоторое время, не подавая признаков жизни. Про него уже практически все забыли, как тут он снова всех известил, что именно он – непосредственно Эдмунд Фортц, — одержал бы победу в битве под Танненбергом[2] намного победоноснее, – что снова заставило одноглазого лесника действовать. Он опять приложился к портному, а после того, как к последнему вернулось сознание, методично продолжил избиение. На портном уже не оставалось живого места, и осталось бы совсем ничего, если бы схватку не остановил Богдан. Ему достаточно было произнести: «Тётя Арафа», как в мгновение среди компании наступило душевное благоденствие. Однако событие заслуживает не иначе как серьёзной оценки.
Что касается похорон: они, между делом, тем не менее состоялись. Тетя Арафа упокоилась на живописном месте, рядышком с высокой мазурской сосной. Общество оценило данное место, сказало трогательные слова о тётушке и вернулось в дом, где празднество продолжилось. Застолье продолжалось в течении трёх дней, и на прощание Богдан всем вручил кушанья, которые ещё оставались на столе, и, к этому, по целому куску мыла. И все приглашённые забыли про произошедшее недоразумение и в один голос уверяли, что похороны, в целом, были приятными.
Примечания:
1. Гинденбург — Пауль фон Гинденбург (1847 — 1934), немецкий государственный деятель, политик, главнокомандующий войсками, воевавшими во время Первой мировой войны против Российской империи на Восточной фронте (1914-1916), начальник Генерального штаба (1916-1919), Рейхспрезидент Германии (1925-1934).
2. Танненберг — Битва при Танненберге — крупное сражение между русскими и немецкими войсками в районе Мазурских озёр, произошедшее 26-30 августа 1914 года. В ходе сражения войска Второй русской армии под командованием генерала А.В. Самсонова потерпела поражение, потери наших войск составили около 6000 человек, около 50000 человек в плен попало, а сам командующий 2-й армией 30 августа 1914 года застрелился.
Зигфрид Ленц «Фузилёр из Кулкакена»
Зигфрид Ленц «Это был дядюшка Маноа»
Зигфрид Ленц «Чорт чтения»
Зигфрид Ленц «Пасхальный стол»
Зигфрид Ленц «Купание во Вщинске»
