Этот случай, довольно странный, произошёл с моими родственниками в тихом торговом местечке пониже реки Нарев под названием Вщинск, что могло бы сломать в нашей местности некоторым язык, однако по-польски это название звучит невероятно мелодично. Сюда, во Вщинск, что на реке Нарев, вскоре после Троицы прибыла с Мазур небольшая группа путешественников, проделавшие этот путь от границы почти без остановок. Итак, она заехала в затихшую после тяжёлого трудового дня деревню и остановилась перед постоялым двором под названием «Тиха вода», что могло означать в данном случае как спокойную, так и глубокую воду – омут. Тихая или глубокая – неважно, но как только повозка остановилась, из неё тут же выскочили два моих кузена Урмонайты: хорошо сложённые, босоногие мужчины, обоим чуть за сорок, приятно пахнущие, с новой стрижкой, и у каждого в руке по крепкой можжевеловой трости. Они поспешили, каждый со своей стороны, к козлам, и в подобострастной спешке стали помогать спуститься вознице.
На облучке возвышалась, грузная и пожилая, завёрнутая в черный платок короткая круглая фигура – тётя Арафа, с её большим подрагивающим лицом, мясистыми капитанскими руками и плавно изогнутыми плечами. В то время как племянники пытались стащить тётю Арафу с облучка, она, разок возмущённо щёлкнув кнутом, надула губы и сказала голосом, напоминающим звук испорченных кузнечных мехов: «Мы, осанна, приехали. Сейчас я приму ванну, потом мы будем есть, а когда мы поедим, то можем ехать и дальше».
Она без помощи кузенов слезла с кучерского облучка, привязала поводья и зашла в старый, вросший в землю постоялый дом, покосившиеся и обветшавшие стены которого уже давным-давно почернели от времени. Кузены смиренно последовали за ней.
Тётя Арафа, как уже было сказано, подойдя к покосившемуся трактиру, толкнула дверь и громко позвала хозяина. Вскоре появился застенчивый, маленький человечек с веками без ресниц, неловко поклонившись, с некоторым потрясением посмотрел на тетю Арафу и поинтересовался, чего она желает.
«Ванну, так сказать», – сказала она, — «а после ванны мне и моим племянникам хотелось бы поесть. Мы», – угрожающим тоном добавила она, — «достаточно долго были в пути».
«Всё», – сказал хозяин гостиницы, «будет улажено к вашему полнейшему удовлетворению. Что же касается ванной, то я попрошу вас следовать за мной.» Он пошёл вперед через закопчённый зал, в сопровождении тётушки Арафы и следовавших за ней, как на буксирном канате, кузенов, пересёк конюшню и остановился в сарае, насквозь продуваемом сквозняками. Сарай этот, оказывается, и был баней, ибо на утрамбованном глиняном полу, возле небольшого очага, стоял огромный коричневый деревянный чан, более чем наполовину наполненный горячей водой, а над огнём, покачиваясь на железном крюке, висел большой котёл, который был только что наполнен водой горничной с томными тёмными глазами.
Однако, этот один-единственный деревянный чан не был пуст; в нём сидел, наслаждаясь помывкой, некий старичок, который, при виде вошедшей компании, добродушно и глуповато ухмыльнулся, но продолжал плескаться и широко улыбаться, хотя при этом его один-единственный зуб, так сказать, отшельник в его рту, являлся свету. Тётушка Арафа, с недоверием осмотрев моющегося старика, произнесла: «Мне кажется, холера, как будто ванна все ещё занята». «Это, – ответил потерявший ресницы хозяин, — не есть причина для беспокойства. Станислав Скррбик, брат моей жены, сидит здесь в чане уже целый день. Как видите, он стар, и к тому же у него простуда. Можете быть покойны, что он не будет шокирован, если вы также окунётесь в чан, как и во многих других случаях он не серчал по этому поводу».
«Возможно, это и так», — мрачно сказала тётя Арафа. — «Но, вероятно, я нахожу это предосудительным, и поэтому суть дела представляется уже в другом свете. У нас в ходу другие привычки. Так что идите и скажите этому Станиславу Скррбику, чтобы он уступил ванну другим людям. Если он сидит в ней уже целый день, то, наверное, он сможет постоять полчаса и посуху. Что вы об этом думаете, Богдан и Франц?»
«Ты, тётушка, абсолютно права», – подтвердили кузены. Трактирщик озабоченно покачал головой, его взгляд задумчиво задержался на плещущемся старике, который зачерпнув в ладошку воды, поднёс её к краю чана и вылил её себе на лысину, и всё это сопровождалось тоненьким блеющим смехом и приглушёнными, безумными звуками экстаза.
«Нет», — сказал трактирщик, – «желание уговорить Станислава Скррбика добровольно покинуть баню, даже на определённый срок, никак не может быть исполнено. Для этого он слишком любит свой чан с водой. Он будет вести себя так, а я его знаю, как будто ваше требование его не касается».
«Другими словами, — сказала тётя Арафа, – моё право на ванну игнорируется».
«Никто ничего подобного не говорил», – возразил трактирщик.
«Может, никто так и не говорил», – возмутилась тетя Арафа, – «но мне постоянно дают это понять. В противном случае, объясните мне, будьте любезны, как я могу добиться справедливости в этом доме?»
«Для того», – заверил трактирщик, – «чтобы вы смогли принять ванну, не так уж многого и нужно, надо всего лишь поговорить в сторонке с одним из сопровождающих вас господином.»
«Богдан», – тут же крикнула тетя Арафа, и человек, отозвавшийся на это имя, вышел из дальней части сарая, положил свою можжевеловую палку на утоптанный глиняный пол и встал наготове. «Ты поможешь этому человеку, Богдан.»
Богдан кивнул, и трактирщик незаметно махнул ему рукой, а затем они вместе подошли к купающемуся старику, который, балуясь, смешно обливал себя струями воды.
«Мы его», – сказал трактирщик, – «так как других вариантов просто нет, просто выльем вместе с чаном во дворе. Вечерний воздух сегодня тёплый, так что он никак не пострадает. Для безопасности, на всякий случай, я накину на него попону. Итак, раз-два, взялись!»
Они вынесли деревянный чан с моющимся стариком во двор, подтащили его, пока старик весело махал рукой, к сточной канаве, и по команде одновременно опрокинули чан, после чего из него полностью вытекла вся вода.
«Пойдемте», – сказал трактирщик Богдану, – «обо всем остальном я позабочусь», – и он потащил выделенного ему помощника через двор обратно в сарай, где с торжествующим лицом поставил деревянный чан перед тётей Арафой.
«Можете быть уверены, что это не займёт много времени. Ядвига Трчк, моя горничная, обо всем позаботится, чтобы вы остались довольны». Сказав эти слова, он указал на томные тёмные глаза, которые одобрительно улыбнулись в ответ. Не успел он покинуть баню, как Ядвига Трчк наполнила чан водой, кузены вышли из сарая, и тетя Арафа залезла в бочку.
«Теперь», – сказал безресничный трактирщик Богдану, оказавшему ему помощь, «всё устроено ко всеобщему удовольствию. У благородной дамы, как обычно, имеется собственная ванна. Но я должен поблагодарить вас, сударь, за вашу профессиональную помощь. Вы, наверняка разбираетесь, как опрокинуть чан с назойливым человеком.» «Это лишь», – польщённо сказал Богдан, – «практика и ничего более. Честное слово».
Недавно встретилась кёнигсбергская почтовая карточка с двумя необычными штампиками, аккуратно стоящими рядом. Без труда определяешь, что они обозначают циферблат — слева часы, справа минуты. По «бокам» — день месяца (20-е число) и название этого месяца MÄRZ (март). Причём на часовом диске изображений стрелок нет, вместо них вверху стоит — тоже не вручную, а резиновым штемпельком — римская цифра 5: V. То есть пять часов вечера и примерно 55 минут, как показывает витиеватая, напоминающая ножницы, минутная стрелка на циферблате справа.
Служебная карточка отправлена из Кёнигсберга 18 марта 1915-го года, прибыла к получателю в Саксонию через два дня, 20-го числа, в самом конце рабочего дня, что и зафиксировал с немецкой педантичностью секретарь: в 17.55.
Лицевая сторона этой открытки представляет собой пустое поле. Подобные открытки стоили дешевле иллюстрированных (художественных) открыток и использовались специально для написания деловых сообщений. Обращает на себя внимание то, что чернилами от руки на карточке проставлена дата 18/3. 14. И главное в ней не число «пи», как могло показаться на первый взгляд, а то, что отправитель , видимо, совершил путешествие в прошлое, ровно на год, чтобы написать её. Или, как вариант, сотрудник аптеки сделал заказ и ровно год ждал, прежде чем отправить открытку на завод.
Действительно ноу-хау, говоря современным языком, неведомого нам скромного служащего (скорее, это была фрау служащая), занятого регистрацией корреспонденции, поступающей на химическую фабрику наследников Макса Яспера в саксонском городке Бернау (Chemische Fabrik von Max Jasper Nachfolger) — а вот эту пропечатанную синим цветом строку получателя на лицевой стороне пришлось читать по буковке, с лупой в руках. Название Bernau – написано крупно, карандашом.
Оборотная сторона открытки. В правом верхнем углу типографским способом напечатана почтовая марка достоинством 5 пфеннигов..
Калининградским краеведам наверняка покажется интересным овальный штамп отправителя: это аптека Adler («Орёл») из района Ponarth (Понарт), который мы знаем благодаря производившемуся там знаменитому кёнигсбергскому пиву. Более ста лет назад Понарт был пригородом, возможно, эта аптека вообще была единственной в округе (вероятно, аптека находилась на Бранденбургерштрассе, сейчас ул. Киевская. — admin), поэтому на штампе находим также слово Drogenhandlung — термин, обозначающий, что в данной аптеке производится продажа аптекарских, косметических и хозяйственных товаров, а также химикалий. Отсюда ясно, что связывает благопристойную аптеку в восточнопрусском Кёнигсберге и химическую фабрику за тридевять земель — приобретение товаров. Это подтверждает короткий, одной фразой, текст отправителя на обороте вверху, невыцветшими чернилами: По поручению аптеки… Чернила не выцвели, но разобрать удалось лишь пару слов, где самое первое Die Auftrag — поручение, заказ.
Почтовый штемпель, оригинальные штампы креативного секретаря дирекции фабрики и штампик в адресной части карточки, аптечный штамп-визитка, подталкивающий к поиску сегодняшнего коллекционера…. Книга времени раскрыла перед нами страничку из главы на тему штемпельного дела и для этого хватило лишь двух сторон давней кёнигсбергской карточки.
Именно сейчас, когда идут наши, православные святки, в канун Старого нового года, есть хороший повод вспомнить о том, как же отмечали святки в Восточной Пруссии.
Святки, по-немецки «Die zwölf Weihnachtstage» (двенадцать рождественских дней), или просто «Zwölften». На восточно-прусском диалекте – «Twelvte». Это время между рождественским сочельником и крещенским сочельником. Иными словами, период, начинающийся в ночь перед Рождеством и заканчивающийся в Крещенскую ночь – с 25 декабря по 6 января по григорианскому календарю. Некоторые православные церкви, и русская в их числе, празднуют святки с 6 по 18 января.
Обычаи являются важной частью истории любого народа; они были и остаются важной частью жизни каждого члена общества. Обычаи затрагивают каждого человека и определяют формы празднования, объединяющие множество людей. Вспомним наши обычаи, сложившиеся в советское время, например, встречать Новый год с шампанским и загадывать желание под бой кремлёвских курантов. В разных регионах обычаи могу иметь различия в некоторых деталях, оставаясь при этом общими для всего общества или его определённой группы.
Зима в Кёнигсберге.
Святкам были свойственны разнообразные суеверия, мистические традиции и символические действия, значительная часть которых, несомненно, пришла из языческих времен. Почти всё, что происходило в те дни и ночи, было окутано тайной и имело определённое значение.
Еще каких-то сто лет назад считалось, что в период между Рождеством и Крещением существует особая, таинственная связь между настоящим и будущим, так что предположения о завтрашнем дне можно делать из настоящего. Хотя этому убеждению, вероятно, не одна сотня лет…
Церковь, разумеется, боролась с подобными суевериями и пыталась совсем запретить праздновать святки, но результат этой борьбы был не самый впечатляющий… Городские власти трёх Кёнигсбергских городов* вместе с духовенством ещё в XVII веке издавали указы, запрещающие в святки ходить по домам, распевая песни и выпрашивая подарки, считая подобное действо «идолопоклонничеством и богохульством». Но, видимо, на запреты эти мало кто обращал внимания, поскольку повторялись они с завидной регулярностью – в 1655, 1677 и 1685 годах. В Велау (сейчас Знаменск) в 1727 году после рождественского представления, названного городскими властями «шутовством», был введён запрет на «игры в Христа» под угрозой телесного наказания.
Раньше центром рождественской суеты в городах была рождественская ярмарка. Молодёжь, естественно, любила пошалить и побезобразничать. Особой популярностью пользовалось пугание добропорядочных бюргеров странными и страшными масками. В 1705 году городской совет Данцига (сейчас Гданьск) вывесил в Артусхофе** указ, в котором говорилось, что все лавки старьевщиков (а именно в них, по всей видимости, местные безобразники одевались «в страшное») в сочельник должны быть закрыты в 7 часов вечера и что за любой шум и шалости нарушителям грозит штраф в 10 рейхсталеров. В Эльбинге (сейчас Эльблонг) около 1820 года, в канун Рождества, все люди, которые считали, что отмечать его у себя дома это скучно, стекались из пригородов и окрестных деревень на рождественскую ярмарку, чтобы именно там развлечься, покуролесить… и напиться.
Не отставали от простых горожан и члены городских ремесленных цехов и гильдий. У пчеловодов Ортельсбурга (сейчас Щитно) была традиция распивать в Сочельник большими кружками «беренфанг»***, а сапожники Кёнигсберга каждый вечер от Рождества до Нового года собирались, чтобы вместе выпить и поиграть в кости.
Кстати, и знаменитый «Праздник длинной колбасы», отмечавшийся в Кёнигсберге с XVI века, приходился на Новый год. А на Крещение, 6 января, праздник для горожан устраивали уже пекари.
Обычаи, связанные со святками, не были одинаковыми во всей Восточной Пруссии. Этому есть простое объяснение: когда-то колонисты из самых разных немецких земель пришли в местность к востоку от Вислы, чтобы заселить завоёванные рыцарями Тевтонского ордена прусские земли. Принесённые переселенцами обычаи и традиции, наслаиваясь и переплетаясь, поварившись в общем котле с местными языческими обычаями пруссов, в результате стали отличаться от своих «прародителей». В конечном итоге носителями и хранителями этих сформированных традиций и обычаев стало, скорее, население деревень, нежели более просвещённые городские жители. Да и жили селяне дальше от строгого начальства…
Своими действиями во время святок прусские крестьяне, если так можно выразиться, решали три важные проблемы. Во-первых, старались вести себя тихо и спокойно, чтобы не привлекать к себе внимание нечистой силы – бесов и демонов – которые, как считалось, именно в преддверии нового года ведут себя наиболее яростно и злобно. Во-вторых, при этом нужно было постараться прогнать эту самую нечистую силу, причём, желательно это было сделать до наступления нового года. Ну, и в-третьих, именно в святки нужно было выяснить, с помощью различных гаданий, что же ждёт в новом году каждого, определив для себя по результатам этих гаданий план действий на весь предстоящий год.
Разумеется, последняя задача являлась самой важной и самой обширной, ведь ничто так не волнует людей, как беспокойство о будущем и, в то же время, не вселяет в это будущее надежду. Предсказание погоды также играет здесь важную роль, поскольку от погоды в наступающем году зависело благополучие крестьянина и его семьи. Кроме того, с помощью особых знаков нужно было получить ответы на вопросы о здоровье, и даже о рождении и смерти.
Определённым поведением в новогоднюю ночь (например, совершением воздаяния духам или подношением к столу символически украшенной выпечки), люди надеялись на то, что можно хоть немного повлиять на судьбу и сделать её более милостивой. И, конечно же, каждый втайне надеялся найти какое-то личное счастье, которого до сих пор был лишён.
И в Восточной, и в Западной Пруссии в деревнях в те времена строго придерживались сложившегося за века обычая делать только самый минимум необходимых дел. Запрещалось стирать белье, а тем более его развешивать. Даже детские пелёнки старались сушить в самом дальнем углу чердака. Потому что «Дикий охотник» летал по воздуху в суровые святочные ночи. В завываниях ветра и вихрях метели, обычных в это время года, казалось, слышался топот конских копыт, крики и свист его свиты, и вой сопровождающей их своры собак. Считалось, что дикое воинство старалось проскакать как раз сквозь развешанное на виду у всех бельё. Другие же считали, что развешанное в святки бельё сулило неудачу весь следующий год.
Но главное, ничего нельзя было прясть, иначе – как считалось – волк нападёт на стадо овец. Нельзя было работать на ткацком станке, а позже и на пришедшей ему на смену швейной машинке, а то скотина заболеет бешенством.
Стоящая на виду, а уж тем более вращающаяся прялка, должна была вызвать гнев госпожи Метелицы. Нельзя было совершать вращательные движения, например, молоть кофе. Даже картофель нужно было резать дольками, а не кружками.
Горох в это время не варили. По крайней мере, прислуга его не ела, потому что иначе она рисковала быть побитой хозяевами в следующем году. Но в католическом Эрмланде (сейчас Вармия), наоборот, на Рождество ели блюдо из гороха, а на утро кормили горохом скотину и птицу.
Молотьба и выпечка хлеба также подпадали под запрет в святки. Тишина и покой должны были царить в доме, а двор и конюшня должны были быть чистыми.
Дикий охотник (Wilde Jäger) и госпожа Метелица (Frau Holle) — персонажи немецкого фольклора.
«Дикий охотник» — предводитель «дикого воинства» или «дикой охоты», со своей свитой, состоящей из призраков, летал по небу и являлся предвестником бедствий, войн и других несчастий. Тот, кто его увидел, либо погибал, либо сам вступал в его ряды.
«Госпожа Метелица» (Frau Holle) — персонаж одноимённой сказки братьев Гримм. Считается, что в основе сюжета сказки лежат древние верования германцев, которые считали «фрау Холле» покровительницей прядения и ткачества, и, одновременно, владычицей царства мёртвых.
Взбивая свою перину госпожа Метелица вызывает снегопад. Помимо всего прочего, госпожа Метелица испытывает людей, являясь в облике старой и немощной женщины, нищенки, с просьбой о подаянии и крове. Те, кто оказывает ей помощь, вознаграждаются, отказавшие — жестоко наказываются.
Но надо было изгнать бесов, которые сеяли хаос в эти дни и ночи. Для этого нужно было создать много шума. И здесь появлялась процессия, во главе которой следовал «Бледный всадник» (Schimmelreiter), щёлкающий кнутом. За ним следовали солдат, женщина-попрошайка, аист, цыган, трубочист и танцующий медведь, ведомый поводырём.
На этом не самом качественном фото запечатлены члены процессии Бледного всадника, среди которых, помимо него самого, можно узнать женщину-попрошайку, поводыря с медведем и трубочиста. Всего же процессия состоит и 9 персон. Отчего-то отсутствует аист (возможно, именно он являлся обладателем фотоаппарата).
Фигура «Бледного всадника» в восточно-прусских святочных традициях весьма интересна. В этом персонаже, с одной стороны, можно увидеть аллюзию на одного из четырёх всадников Апокалипсиса: «И видех, и се, конь блед, и седяй на нем, имя ему смерть: и ад идяше вслед его: и дана бысть ему область на четвертей части земли убити оружием и гладом, и смертию и зверьми земными.» (Откр 6:8).
Легендарный герб пруссов (из хроники Иоганнеса Мельмана, 1548 г.). В верхней части герба изображена конская фигура.
С другой стороны, можно предположить, что здесь прослеживаются отголоски культа коня у язычников пруссов: «жрецы [пруссов] считают себя вправе присутствовать на похоронах умерших… восхваляют мертвых… подняв к небу глаза, они восклицают… что они видят…мертвеца, летящего среди неба на коне, украшенного блестящим оружием». Белого цвета конь/лошадь в прыжке изображён на легендарном гербе пруссов, а также на гербе Норденбурга.
В разное время в разных частях Восточной Пруссии как сам Бледный всадник, так и его свита, имели существенные различия. В XIX веке в Натангии и Оберланде в руках у Бледного всадника была палка, а сопровождали его козёл и горбун. Где-то набор персонажей свиты Бледного всадника состоял из аиста, медведя и женщины-попрошайки (госпожи Метелицы). Персонажи солдата (жандарма), цыгана (цыганки), поводыря медведя, трубочиста, появились позднее, вероятно, из-за того, что было много желающих поучаствовать в такой процессии, и для них придумывались второстепенные персонажи.
Все участвующие в процессии были одеты в соответствующие костюмы, изготовленные из подручных средств. Эта шумная кавалькада перемещалась по деревне от двора ко двору, заходя в дома. Кнутом или палкой Бледный всадник мог приложить любого, кто попадался ему под руку, чем он нередко пользовался, сводя счёты со своими односельчанами. Родители часто пугали собственных детей, говоря, что если те будут вести себя плохо, прискачет Бледный всадник и устроит им взбучку.
Бледному всаднику и его свите было разрешено передвигаться только по своей деревне; по преданию, за её пределами им грозили ужасные вещи, вплоть до смерти.
Процессия Бледного всадника. Впереди аист с острым длинным клювом, одетый в белые одежды, за ним — сидящий на коне Бледный всадник. Голова лошади надета на длинный шест. Сзади к шесту вместо хвоста привязывался пучок льна. Судя по всему, дама, сидящая в левой части снимка, не сильно рада гостям и приготовилась защищаться от аистиного клюва здоровенной ложкой.
По дороге и в домах процессия требовала у соседей подарки и подношения.
Вот как вспоминал появление Бледного всадника один из очевидцев:
«Однажды вечером, когда мы пекли печенье, мы услышали вдали звон санного колокольчика, сопровождаемый щёлканьем кнута и звуками гармоники. Сёстры испугались и не хотели впускать Бледного всадника, но они знали, что тому, кто не впустит его в дом, придётся несладко весь следующий год.
Раздался стук в дверь, которая и так не была заперта. Белый конь, аист и медведь с шумом ввалились в коридор, за ними последовали и остальные. И началась дикая погоня. Бледный всадник, скачущий в своем белом саване, одной рукой держал поводья, свисающие с деревянной резной конской головы, надетой на длинный шест, а другой был готов ударить кнутом. Медведь, облачённый в старые шкуры и гороховую солому, ползал по полу и хватал нас за ноги. Аист, сплошь прикрытый белой тканью, своим длинным, заострённым клювом клевал нас в лицо, да так сильно, что наша матушка потом долго ходила с синяком на щеке. Трубочист сунул руки в печь и потом похлопал ими нас по лицу. Как мы тогда выглядели? У нас были черные лица и растрёпанные волосы, но награда была готова и мы ссыпали её в корзину женщины-попрошайки: яблоки, печенье и засахаренные орешки.
Медведь с поводырём явно задумали что-то недоброе…
Затем всё закончилось…
Удаляясь вниз по оврагу, колокольчик и треск кнута становились всё тише. Умытые и причёсанные, мы снова стояли у горячей плиты, формовали пряничные фигурки и задвигали один огромный противень за другим в духовку. Потом мы сохранили самые красивые фигурки: всадников, оленей, орлов и лошадиные головы, красиво расписанные глазурью, чтобы можно было украсить ими ёлку в сочельник.»
Таких процессий в святки могло быть несколько в одной деревне. (В Натангии, кстати, существовало поверье, что если два Бледных всадника встретятся на мосту, то скоро один из них умрёт). Участники их были своеобразной сложившейся театральной труппой, они готовились к этому событию заранее, мастеря костюмы, которые использовались ими по многу лет. По окончанию святок костюмы убирались в сундуки (при этом произносились особые заклинания, которые не должен был никто слышать) до следующего сочельника.
Процессия Бледного всадника. Среди шести фигур основными персонажами являются медведь, Бледный всадник, аист и нищенка.
Как уже говорилось, создаваемый святочными ряжеными шум и гам должны были отпугнуть бесов. Своего апогея эта какофония достигала перед Новым годом: мальчишки и молодые парни расхаживали по деревне и громко щёлкали кнутами (петард и хлопушек ведь тогда не было), провожая старый год и надеясь, что изгнанные бесы останутся в нём, и не попадут в новый год.
Гудящий горшок. Любой желающий может самостоятельно изготовить данный музыкальный инструмент в соответствии с инструкцией на картинке. Как звучит сей девайс можно послушать, набрав в любом поисковике запрос Brummtopf или Rummelpott.
Ещё одной характерной особенностью восточно-прусских святок был гудящий горшок (Brummtopf или Rummelpott). Трое подростков, изображающие трёх волхвов, в масках или с разрисованными лицами (у одного из них, изображавшего темнокожего Балтазара, лицо было вымазано чёрной краской), в коронах или остроконечных картонных шляпах на голове, одетые в длинные белые рубахи, подпоясанные разноцветными поясами, ходили по домам и под аккомпанемент монотонно гудящего горшка пели так называемые «кухонные» песни (своеобразный жанр народного творчества, сложившийся в XIX веке, представляющий собой жалостливо-сентиментальные песни, которые любили напевать домохозяйки, горничные и домработницы).
Начинали свой концерт «волхвы» следующими словами:
«Мы войдем без всяких насмешек!
Хорошего доброго вечера, дай нам Бог.
Приятного доброго вечера,
Весёлого времяпрепровождения.
Который приготовил Господь наш Христос!»
Три волхва. В центре стоит тот самый Балтазар с мечом в руке, который напоминает всем об избиении младенцев царём Иродом. Левый волхв держит ещё один святочный музыкальный инструмент — «дьявольскую скрипку» (Teufelsgeige). А у правого волхва в руке Вифлеемская звезда.
Святочные гадания начинались с первого дня святок, с Рождества. Двенадцать святочных дней соответствовали двенадцати месяцам следующего года. Поэтому люди внимательно следили за погодой в каждый из этих двенадцати дней. Первый день святок соответствовал январю, второй – февралю и так далее. Сельские жители записывали все погодные явления, а потом в течение года сверялись с записями и радовались, когда их предсказания сбывались.
Считалось, что самые длинные ночи в году символически раскрывают радости и горести предстоящих двенадцати месяцев, а погода этих двенадцати дней словно даёт информацию о погоде на весь предстоящий год. Если в начале святок, то есть в Рождество, была метель, то это означало суровый январь. Если в канун Нового года шел дождь, люди говорили: «Что ж, август будет неплохим!». Если в сочельник была хорошая погода, следующий год должен был принести обильный урожай зерна. Если в Новый год светило солнце, можно было ожидать богатого урожая льна. Однако, если было ветрено, можно было надеяться на хороший урожай фруктов. Если в новогоднюю ночь выпадал снег, считалось, что пчёлы будут сильно роиться. А вот если на небе было видно много звёзд, это говорило о том, что будут хорошо нестись куры.
Если между Рождеством и Новым годом падали большие снежинки, считалось, что в новом году умрут в основном старики; если падали маленькие снежинки, боялись, что умрут молодые. Собираясь в церковь в новогоднюю ночь, люди обращали внимание на тени, которые они отбрасывали в свете фонаря или луны: человек, тень которого не имела головы, умрёт в наступающем году. Одна смерть в канун Нового года означала, что в следующем году из окружения умершего умрут ещё двенадцать человек.
Считалось также, что в новогоднее утро можно будет увидеть следы гревшихся у печи умерших родственников, если перед этим хорошо протопить печь в доме и поставить рядом с ней скамейку, посыпав её пеплом.
Кульминацией святок, их серединой, был Новый год.
Полы в доме сначала начисто выметали, а потом посыпали песком, чтобы ангелам, сошедшим в новогоднюю ночь с неба, было удобнее ходить. Всей семьёй наряжали ёлку, которую приносили из леса, развешивая на ней, сделанные вручную, украшения или фрукты. Покупные ёлочные игрушки тогда были редкими, стоили немало и доступны были не каждому деревенскому жителю.
В Кёнигсберге и, в особенности, на Земландском полуострове, дети носили с собой по домам ёлку, украшенную позолоченной мишурой, колокольчиками и серебристыми рыбками, распевая песенки, а взрослые угощали их за это конфетами.
Не вдаваясь в детали, здесь можно упомянуть тот факт, что традиция использовать на Рождество ёлку насчитывает примерно два с половиной столетия. Въезжающего на осле в Иерусалим Иисуса горожане приветствовали пальмовыми ветвями (сейчас на Пасху мы используем ветки вербы). Какие-либо растения, связанные с рождением Спасителя, в Новом завете не упоминаются. Считается, что украшать ель (пихту, сосну и другие хвойные — именно они остаются зелёными зимой; а у кельтов, а за тем и англо-саксов вплоть до середины XIX века, в качестве «ёлки» использовалась — тоже вечнозелёная — омела) начали в Германии в конце XVIII столетия. Но традиция эта в своей основе имеет другую: водить хороводы и петь песни вокруг «майского дерева» (Maibaum), которая, в свою очередь, уходит своими корнями в язычество. Майским деревом чаще всего выступали липа или берёза. Но поводить хоровод вокруг дерева людям хотелось и зимой. Правда, зимой все листья опадают — и вот вам результат: на Рождество стали наряжать ель. Считается, что в Восточной Пруссии первым нарядил ёлку граф Карл Людвиг Александр цу Дона-Шлодиен в своих имениях Дойчендорф и Дёбрен неподалёку от Пройссиш-Холланд (сейчас Пасленк). Уже через 30 лет ёлки наряжали богатые горожане и помещики практически по всей провинции, а к середине XIX столетия ёлку в доме на Рождество ставила каждая семья.
Особой формой рождественской ёлки была так называемая Wintarjeensboomke (зимняя ёлка) — пирамидальная композиция из четырёх яблок с маленькими еловыми ветками и четырёх свечей (или трёх, стоящих друг на друге яблок, скреплённых деревянными палочками). Её использовали те, у кого не хватало средств (или не было возможности) нарядить настоящее дерево.
На святки выпекали особое печенье.
«27 декабря в церкви освятили «напиток Иоанна»**** и это вино мы добавили в тесто, из которого испекли фигурки разных животных: цыплят в гнезде, коров и лошадей, а мы испекли лошадь с очень длинным хвостом, которую потом положили в поилку для скота, чтобы в неё не попадало ничего ядовитого, и чтобы скот оставался здоровым. А всю выпечку оставили на ночь в духовке сушиться. А под Новый год утром мы отнесли коров и лошадок в конюшню, и положили фигурки за ясли, а потом цыплят в курятник и всё так распределили. Ещё мы ходили к пчёлам в огород и приклеивали к ульям куски теста. И к деревьям тоже. Это должно было принести удачу, чтобы они плодились и оставались здоровыми».
В некоторых частях Восточной Пруссии фигурки из печенья люди зашивали под подкладку или носили в карманах вплоть до следующего года.
В окрестностях Алленштайна (сейчас Ольштын) на Новый год люди ели печенье из ржаной муки в форме длинных колосьев: чем дольше оно сохранится, тем лучше будет рожь в новом году.
Жители Восточной Пруссии, как в сельской местности, так и горожане, очень любили святочные гадания. Существовали разные способы предсказать будущее.
Из сладкой брюквы вырезали различные фигурки: подкову, ключ, монету, череп, кольцо и другие, клали их под перевёрнутые тарелки, потом тарелки перемешивали и каждый из присутствующих выбирал себе тарелку и поднимал её. Что оказывалось под ней, то и должно было случиться в новом году. Одну тарелку оставляли пустой. Считалось, что тому, кому она доставалась, не миновать горя.
Неженатая молодёжь любила гадать «на угольки». Несколько маленьких угольков разной формы опускали в большой таз с водой. Гадающий выбирал «свой» уголёк. Остальным уголькам давались имена девушек (или молодых людей, если это гадала девушка). Воду перемешивали и все сидевшие вокруг взволнованно смотрели на угольки: какие из них подплывут друг к другу?
В ручье набирали в горсть камушки. Если их оказывалось чётное число, то в новом году будет свадьба. А если нечётное – то ждать придётся ещё, как минимум, один год.
Можно было постучать палкой по забору. С того направления, где первой залаяла собака, придёт суженый (или суженая).
…И вот наступает новогодняя ночь.
«Ещё с вечера управляющий имением закинул повыше верёвку от колокола, который звонил перед началом и окончанием работы. Но, как и обычно, это было бесполезно. Подростки подкатили к колоколу повозку, и, взобравшись на неё, дотянулись до верёвки. Звон колокола и щёлканье кнутов в полночь возвестили всей деревне о приходе нового года.
Спустя непродолжительное время всё стихало и к часу ночи все лежали в своих кроватях.
После полудня деревня вновь оживала и веселье продолжалось до темна. По улицам ходил «рождественский козёл», одетый, как и аист из процессии Бледного всадника, в белые простыни и с рогатой маской на лице. Своими рогами он старался боднуть всех встречных. И люди не сопротивлялись этому и готовы были терпеть довольно болезненный удар рогами в грудь, так как верили, что это принесёт им удачу и благополучие в наступившем году.»
«Коза» или «козёл» иногда сопровождали процессию Бледного всадника.
Рождественский козёл. Он же — дед Мороз.
Про ещё одного занимательного персонажа святочных игрищ в Восточной Пруссии — «рождественского козла» стоит сказать несколько слов. Козёл является одним из самых почитаемых животных с самых давних пор (вспомним козлобородого бога Пана у древних греков или его римского аналога Фавна). Уважали козла и германцы, считая его символом плодородия. У пруссов козёл являлся жертвенным животным.
Скандинавы не отставали ни от германцев, ни от пруссов. Скандинавский рождественский козёл «юлбок» (Julbock), поначалу требовавший от соседей подарки, трансформировался в конечном итоге в известного всем финского «йоуллупукки» — деда Мороза. И сам начал раздавать подарки.
Выше неоднократно упоминалась рождественская выпечка, точнее, печенье — Pfefferkuchenfiguren (считается, что название «перечные фигурки» произошло от того, что в средние века пряности называли общим словом «перец», а на самом деле в рецепте печенья перца как раз и нет). Понятно, что сходить в магазин и купить там готовые сладости легко и просто. Но, если вдруг кому-то захочется погрузиться в эпоху, и самому, пусть и в современных условиях (не в дровяной печи), испечь святочные фигурки, то вот вам рецепт из тех времён:
мука — 350 г
корица — 1 ч. ложка
кардамон — 1 ч. ложка
гвоздика — 0,5 ч. ложки
мёд — 350 г
сахар — 100 г
смалец — 100 г (можно заменить сливочным маслом)
сода — 1 ч. ложка
яйцо — 1 шт
Для глазури смешать 2 яичных белка и 180 г сахарной пудры. Глазурь не должна растекаться. Можно подкрасить её с помощью пищевых красителей в разные цвета (например, с помощью свекольного сока).
Смешать все ингредиенты, вымесить крутое тесто. Дать ему отдохнуть полчаса в холодильнике. Раскатать скалкой до толщины 5 мм (тесто не должно липнуть к скалке). Острым ножом по шаблонам вырезать из теста фигурки. Выпекать в нагретой до 180 °С духовке 15 минут до светло-коричневого цвета.
После того, как фигурки остынут, нанести на них кондитерским шприцем узоры из глазури и дать ей высохнуть.
Печенье, выпекавшееся на Рождество, носило сакральный смысл. Среди фигурок Бледный всадник, рыбы, птица, крест. Шаблоны фигурок вырезались из картона, накладывались на тонко раскатанное тесто и вырезались острым ножом. Затем запекались и покрывались глазурью.
Закончить этот краткий рассказ о святочных традициях в Восточной Пруссии хочется следующим поверьем: если ночь после Рождества будет ветреной и метельной, то можно ожидать мирного года, без войн и конфликтов…
Поэтому, давайте загадаем в эту ночь бурю!
_____________________
* До 1724 года Кёнигсберг представлял из себя три самостоятельных города — Альтштадт, Лёбенихт и Кнайпхоф.
** Артусхоф — «Двор Артура», название зданий, в которых собиралось богатое купечество и патрициат в немецких городах. Название связано с легендой о короле Артуре. Артусхофы были в Данциге, Эльбинге, Кёнигсберге, Торне.
*** Беренфанг — нем. Bärenfang (медвежья ловушка) — крепкий алкогольный напиток на основе мёда, весьма популярный в Восточной Пруссии
**** Напиток Иоанна — нем. Johannistrunk, вино, освящавшееся в храмах 27 декабря в день Святителя Иоанна, и раздававшееся затем прихожанам. Прихожане также приносили с собой в храмы для освящения пиво и даже простую воду.
Источники:
Колтырин С.А. Пруссы: происхождение и взаимосвязи. — Исторический формат, № 3, 2015.
Frischbier H. Preussisches Wörterbuch: Ost- und westpreussische Provinzialismen in alphabetischer Folge. 2 Bde. — Berlin, 1882-1883.
Hartmann E. Ostpreußische Weihnacht. — Ostpreußen-Warte, Folge 12, Dezember 1955.
Lölhöffel-Tharau vonH. Vom Festefeiern in Ostpreußen. — Hamburg, 1987.
Riemann E. Alte Weihnachtsbräuche in Ostpreußen. — Wir Ostpreußen, Folge 22, 20.12.1949.
bildarchiv-ostpreussen.de
Автор выражает признательность за помощь в переводе Андрею Левченкову.
Датировка (или в более широком смысле — атрибуция) старых открыток представляет из себя порой весьма непростую задачу. Мы уже коротко касались этого вопроса. Иногда дата (как правило, это год) прямо указывалась на открытке, но чаще всего издатели этого не делали. Можно определить приблизительную дату печати открытки, если открытка прошла почту. Часто отправитель указывал дату написания открытки либо в начале послания, либо (реже) в его конце. Также почтовые штемпели, если они хорошо читаются, дают нам возможность определить даты поступления открытки в почтовое отделение отправителя и почтовое отделение получателя. В этих случаях можно уверенно определить дату, не позже которой была напечатана открытка. Очевидно, что до того, как отправитель напишет на почтовой карточке некое послание, ему потребуется её как минимум приобрести, а до этого её должны привезти в место продажи из типографии. Этот срок определить сложно, но можно предположить, что в крупных городах время, прошедшее с момента печати открытки в типографии до поступления её в продажу, могло занимать несколько дней, как минимум. В случае, если часть тиража уходила для реализации в регионы или другие страны, а, тем более, когда тираж печатался за границей, что не было редкостью, это время, по понятным причинам, увеличивалось.
Открытое письмо. Прошло почту в 1879 году. Печать одноцветная. Размер 12,4 на 8,8 см. Судя по размерам бланка открытого письма, отпечатан он ещё до утверждения стандартов Вторым всемирным почтовым конгрессом в 1878 году. В правом верхнем углу типографским способом напечатана почтовая марка. В левом верхнем углу типографским способом напечатан герб Российской империи. Адресная сторона содержит уведомление: 1. На этой стороне кроме адреса не дозволяется ничего другого писать. 2. Почтовое Управление за содержание письма не отвечает.
Открытое письмо. Одноцветная печать. Размер 14,0 на 9,3 см. В левом верхнем углу отпечатан герб России. В правом верхнем углу типографским способом напечатана почтовая марка стоимостью 4 копейки. Данный бланк отпечатан уже в соответствии со стандартами Всемирного почтового союза.
Не сильно облегчает процесс датировки способ печати открыток. Особенно, если учесть, что предпечатная подготовка, к примеру, литографических открыток, могла занимать несколько месяцев. Кроме того, использование того или иного способа печати, зачастую, зависело не от развития технического прогресса, а от наличия или отсутствия у издателя соответствующего типографского оборудования. Поэтому здесь можно говорить о достаточно условных временных границах, связанных с самым ранним появлением той или иной технологии печати, а также типа картона или бумаги.
Почтовая марка, наклеенная на открытку, может помочь в её датировке очень и очень приблизительно, поскольку внешний вид и номинал марок не менялись на протяжении долгого времени. Лишь наличие на открытках полупочтовых (благотворительных) и юбилейных марок в совокупности с другими признаками могут как-то помочь в атрибуции открыток. К слову, и в настоящее время, когда на почтовых марках часто косвенно указан год их выпуска (например, на юбилейных марках) по ним так же не просто определить возраст открытки, поскольку время покупки отправителем открытки и марки, наклеенной на неё, могут быть разнесены во времени на десятилетия, при этом и сама марка могла пролежать у отправителя какое-то время.
Несложно определить временные рамки печати открыток по тому, что на них изображено. Например, открытка, посвящённая какому-либо событию, не может быть отпечатана раньше, чем это событие произошло. Это касается различных политических, военных и культурных событий (таких как битвы, театральные постановки, выставки, выступления известных личностей и пр.), природных катаклизмов, происшествий и т.п. Также строительство или, наоборот, снос каких-то архитектурных объектов, памятников, реставрационные работы, приведшие к заметным изменениям внешнего облика подобных объектов, те или иные предметы или механизмы (автомобили, велосипеды, локомотивы, самолёты и т.п), афиши или реклама товаров, попавшие на открытку, могут существенно помочь в определении времени если не печати открыток, то, по меньшей мере, даты снимка, сделанного для печати на данной почтовой карточке.
Имеющиеся на открытке выходные данные её издателя и начертание его торговой марки тоже могут служить подспорьем для атрибуции, если есть сведения о времени появления того или иного издательства (или типографии) или, наоборот, его закрытия.
Торговая марка издательства «Общины св. Евгении». За время своего существования «Община» издала более 6400 различных открыток тиражом более 30 млн. экземпляров. Своей типографии у издательства не было и тиражи печатались на стороне. Логотип издательства менялся неоднократно, неизменным элементом его оставался красный крест, обрамлённый флориальным орнаментом. Слева направо: логотип, печатавшийся на открытках в 1901-1902 годах, логотип 1902-1903 годов, логотип 1903-1904 годов.
Но ниже мы поговорим о том, на основании каких внешних признаков, относящихся к самим почтовым открыткам, выпущенным в России, можно с точностью иногда до нескольких лет датировать ту или иную открытку. К ним относятся разделение оборотной стороны открытки вертикальной линией на две части — адресной и для послания, набора обязательных надписей, имевшихся на открытке, их орфография и т.п. Иными словами, знание истории изменения внешнего облика почтовой карточки облегчает коллекционерам её атрибуцию.
Итак, несколько внешних признаков для датировки открыток:
Размер открытки. Стандарт, принятый ещё на Втором всемирном почтовом конгрессе в 1878 году, определял размер почтовой открытки как 14 на 9 см. Все дореволюционные открытки в России соответствовали этому размеру. Лишь в 1925 году начали печатать открытки размеров 14,8 на 10,5 см.
Орфография. Очевидно, что реформа правописания, приведшая к изменению начертания и исключению из русского алфавита некоторых букв, отразилась, пусть и не сразу, на печати в том числе и почтовых открыток. Начавшись ещё в 1917 году, реформа продолжалась, как минимум, весь следующий год. И чем дальше было от столиц, тем позже стали видны её зримые результаты. Во время Гражданской войны некоторые территории, неподконтрольные Советской власти, продолжали использовать дореформенный стиль письма. Но, тем не менее, нижние временные рамки (не ранее 1917 года) для некоторых открыток, напечатанных с учётом реформы, определить можно.
До 19 октября 1894 года в России почтовые карточки для почтового ведомства печатались исключительно Экспедицией заготовления государственных бумаг, входившей в состав Министерства финансов. Частным издателям печатать открытки не разрешалось. Поэтому указание на открытке частного издателя могло появиться только в самом конце 1894 года. Основные требования к открыткам, выпущенным частными издателями, не отличались от государственных. Исключением являлся запрет для частных издателей печатать на открытке государственный герб и марку. Зато разрешалось (с определёнными ограничениями) печатать на оборотной стороне открытки украшения в виде виньеток и рекламу.На адресной стороне почтовых открыток, отпечатанных для обращения в пределах Всемирного почтового союза, обязательно должны были иметься надписи на русском и французском языках “Всемирный почтовый союз. Россия” и “Открытое письмо”.
На поле для послания на бланке этой открытки помещена реклама кофе торгового дома «С. Сиу и Ко». В верхней части оборотной стороны имеются надписи на русском и французском «Всемирный почтовый союз. Россия» и «Открытое письмо». После 1904 года.
Самые ранние иллюстрированные почтовые открытки появились в России в 1895 году.
16 февраля 1904 года Главным управлением почт и телеграфов был издан циркуляр, разрешающий на стороне бланка почтовой карточки, предназначенной для адреса, писать не только адрес, как это было предписано ранее, но и текст послания. Для этого она была разделена вертикальной чертой. Правое поле предназначалось для наклеивания марки, штемпеля и адреса. Левое поле использовалось для послания. Очевидно, что издатели стали печатать открытки с разделённой стороной, ранее предназначавшейся только для адреса, не сразу. Первые образцы таких открыток относятся к лету 1904 года. За рубежом похожие шаги странами членами Всемирного почтового союза были сделали не одномоментно. Раньше всех, в 1902 году, это сделала Великобритания. Франция сделала это в один год с Россией, а Германия лишь год спустя, в 1905 году.
Открытка, прошедшая почту в начале лета 1906 года. Оборотная сторона бланка содержит надпись на русском и французском о том, что на ней разрешено писать только адрес. Но при этом адресная сторона разделена вертикальной чертой на две части. Очевидно, что отправитель уже в курсе, что правила заполнения адресной стороны изменились, и самостоятельно разделил эту сторону чертой.
До 20 апреля 1906 года на открытках указывалась дата разрешения её к печати от цензурного комитета. Впредь для печати открыток не требовалось предварительного цензурного разрешения, поскольку контроль за печатными изданиями стал осуществляться уже по факту их выхода из печати. Во время Первой мировой войны на некоторых открытках снова появились надписи со ссылками на разрешение к печати от военной цензуры.
7 сентября 1908 года было отменено требование об обязательном наличии на открытках частных издателей надписи «Открытое письмо», а 1 мая 1909 года эта надпись была заменена другой — «Почтовая карточка», что являлось калькой с большинства европейских языков — post card, postkarte, carte postale, cartolina postale и т.д. Здесь снова следует подчеркнуть, что и позднее, несколько лет спустя, из печати выходили открытки, на которых по-прежнему имелась надпись «Открытое письмо».
Открытка времён Первой мировой войны. В правом нижнем углу вдоль нижнего обреза видна надпись: «Петроградъ. Дозволено военной цензурой 15-х-1916 г.» При этом, на открытке имеется надпись «Открытое письмо», хотя требование о наличии такой надписи было отменено ещё в 1908 году, а в 1909 году эту надпись заменили словосочетанием «Почтовая карточка».
Иллюстративная сторона почтовой открытки тоже может дать определённые подсказки к её датировке. На ранних открытках, выпущенных до начала ХХ века, изображение на открытке занимало от одной до двух третей её площади. Затем изображение стало занимать всё больше и больше места, оставив для текста послания лишь неширокую полосу (чаще) вдоль нижнего или (реже) правого обреза. Это ограничение свободного пространства вынуждало отправителей идти на различные эпистолярные ухищрения: писать текст вдоль всех четырёх обрезов и даже на самом изображении. Зато с разделением адресной стороны вертикальной линией и появлением специального поля для послания, открытки с полосой ниже или правее изображения постепенно стали исчезать из продажи.
Открытка прошла почту в мае 1906 года. Несмотря на то, что уже более двух лет назад было разрешено писать сообщение на адресной стороне, многие отправители, видимо, по старой памяти, продолжали изливать свои мысли на лицевой стороне карточки. Правда, автор конкретно этого послания вообще изрядный оригинал.
Источники:
Забочень М. Из истории введения открытого письма в России. — Филателия СССР, 1972, №4
Ларина А.Н. Иллюстрированная открытка: вопросы атрибуции. — Вестник РГГУ. Серия: Литературоведение. Языкознание. Культурология. 2012, № 6
Третьяков В.П. Открытые письма серебряного века. — СПб., Славия, 2000
Алек Пух – симпатичный, пышущий здоровьем отец семейства, разместил свой выводок на барже, которая досталась ему в наследство от его дядюшки – великана по имени Маноа. Выводок – под этим понималось наличие трёх румяных карапузов, сыновей Алека Пуха, которые, как он любил говорить, были приобретены им честным путём. Честным ли или нет, но все три чудесных ласковых малыша, как по привлекательности, так и по воспитанию, происходили от трёх различных матерей, обстоятельство, которое можно объяснить только тем, что Алек Пух работал подмастерьем у одного странствующего точильщика ножниц. И так как он – по разным причинам, очень любил детей, то и детей он оставлял себе. При этом, прошу прощения, он увековечивал память матерей тем, что называл своих сыновей в честь поселений, где они впервые увидели красоты мазурского края. И посёлки эти назывались: Зибба, Шиссомир и Квакен.
Таким образом, с давних пор, как было сказано, три мальчишки жили с Алеком Пухом, с их, кровь с молоком, отцом, на барже. Эта баржа выглядела – да, а как же она могла выглядеть? А как чёрная туфля, полная блох, – вот как выглядела эта баржа. Здесь они кишели, здесь что-то копошилось, там пахло, а в другом углу раздавались пискучие звуки: повсюду любопытство, повсюду открытия и приключения. Пищу принимали с удовольствием, мылись по возможности, спали под убаюкивающее покачивание на речных волнах вплоть до обеда – никогда рай ещё не был так близок.
Однажды, скажем сразу, когда ещё утренний туман лежал на заливных лугах, с бака судна разнёсся невиданный рык. И кто же там ревел: это был Алек Пух собственной персоной. Он рычал, почти как при острой боли, называя имена своих милых сердцу детей, и так как его рёв не уступал трубам Иерихона, весь выводок вылетел из своих унаследованных гамаков и выбежал на палубу, протирая заспанные глаза. Сыновья, выстроившись в ряд, согласно населённым пунктам, через которые проходил их отец, на полубаке, в лёгком ознобе ждали того, кто украл их сновидения. И внезапно появился он, красивое, здоровое лицо, розовые щёки, смоляные волосы, скажем так, приятный во всех отношениях человек, несмотря на то, что этот господин нёс что-то для показа сыновьям и что сильно их напугало. А нёс Алек Пух напоказ такую чудовищную гримасу, как будто у него прищемило одновременно все пальцы ног. Вот он встал перед дрожащими мальчишками, взгляд, полный угрюмой любви, скользил вдоль ряда, и вдруг, и что-же произошло затем? А затем Алек Пух зарыдал. Сначала недолго, потом, однако, всё продолжительней, с задумчивой нежностью посмотрел на сыновей и сказал следующие слова: «Этот день», говорил он, «сыновья мои, приближается. И горе, если вы ещё ничего не слышали об агнце и о Пасхе. И того, кто из вас ещё ничего не слыхал об агнце, я буду колотить до тех пор, пока он не узнает всё и даже больше этого. Но агнец, вы, оборванцы, маленький, малюсенький и чистоплотный. И выспавшийся. И о-о-очень беленький, честное слово. И слова не скажет лишнего этот маленький, беленький, прелестный агнец. Просто снежинка, всем понятно! Это и есть ягненок. Это Пасха! И о горе тому, кто не знает агнца. Небольшая, умытая, счастливая овечка. В отличие от вас.»
Алек Пух, розовощёкий отец, не мог продолжать, потому что, как вы уже поняли, слёзы заглушали его дальнейшую речь, и, шагнув к леерам, растроганный, он безудержно зарыдал, заставляя хрупких мальчиков дрожать на холоде дальше.
Но внезапно – мальчишки не были готовы к этому и жевали пока всё, что нашли в карманах, – он заметался, засмеялся, подошел к своим оборванцам, страстно поцеловал их и, через некоторое время, взяв у них немного съестного, он говорил так: «Довольно долго, холера, мы жили вне общества. Что, я могу сказать, не есть хорошо. И потому мы, сыновья, завтра будем устраивать то, что принято называть пасхальным столом. Возможно даже на берегу перед нашей лодкой. Это будет такое пасхальное угощение – кто хоть раз в нем участвовал, он никогда не сможет это забыть. Нам нужна рыба и к ней ветчина, и, как это и полагается, несколько бутылочек спиртного. Только, если я могу попросить, не в обрез.»
«Стол», сказал посёлок Квакен, «стол, будьте любезны, у нас уже есть.»
«А также у нас», добавил городок Зибба, «имеются и лавки. Здесь лежит, если только вы повернётесь, достаточно досок.»
«На этом», сказал Алек Пух, «мы переходим к маловажным вещам: а под этим мы понимаем рыбу, ветчину и, если вы позволите, выпивку в достаточном количестве».
«Всё будет», сказал населённый пункт Шиссомир, своим ломким голосом, «добыто к нашему удовольствию. Наш пасхальный стол будет весёлым и приятным, как сам агнец. Я ж правильно сказал?» «Правильно», — хором ответили братья и кивнули головами.
Затем Алек Пух поцеловал своих сыновей, и они направились, каждый по отдельности друг от друга, в деревню, где, как это было принято перед Пасхой, имел место быть один из самых оживлённых и невероятных мазурских рынков. И здесь, если вам это интересно, в целях запланированного пасхального угощения, произошло следующее. Алек Пух, как уже было сказано, розовощёкий, обходительный мужчина, прогуливался туда-сюда, подходил с вялым интересом к рыбным прилавкам, морщил нос, хлопал ладонью по рыбинам, – ха, образ придирчивого покупателя доставлял ему невообразимое удовлетворение. Торговка рыбой, суетливая, чем-то озабоченная женщина, со слезинками на глазах от незаметных рыданий, изредка роняла слова, но Алек Пух не позволял себя уговорить. И в то время, когда покупатель, внешне очень критично, простукивал рыбины, проверяя их упругость, обнюхивал, а в некоторые даже и совал нос, кто же тут появился? Ладно, мы не будем держать это в тайне, это был посёлок Квакен: заявился собственной персоной. Держался он, однако так, как будто уважаемого господина не существовало на свете, просто какой-то незнакомец. И в то время, как торговка, сожмурив глаза смотрела на нерешительного покупателя, Квакен запустил, с известной степенью решимости, без обнюхивания и похлопывания, руку в ящик, схватил там две рыбины – под этим понимались две самые большие – и исчез. Бежал он, естественно, через рынок напролом, выкрикивая без пауз: «Дорогу», «В сторону», «Поберегись!» — и, так как под эти дикие вопли склизкие рыбьи хвосты болтались то в одну, то в другую сторону, никто не рисковал оставаться у него на пути, все бросались практически врассыпную.
Разбежались, да, в то время как обходительный господин, все еще стоявший у торговки рыбой, посчитал своим долгом произнести следующую фразу: «Мне кажется, мадамхен», сказал он, «что последний покупатель задолжал вам денег. Я сейчас, честное слово, этого малого догоню, может даже и сразу его схвачу. А может статься, что и чуть попозже. В любом случае, мадам, только отвага, я его догоню. Я его найду.» Торговка на это ответила: «Поторапливайтесь, господин, быстрее», и он, развернувшись, стал преследовать воровской населённый пункт Квакен.
Они встретились таким образом у баржи, спрятали рыбу, на краткое мгновение в мечтах представили себе предстоящий пасхальный стол – он был празднично уставлен едой – и двинулись дальше. Опять же, это было необходимо для исполнения второго пожелания, что должно было украсить пасхальный стол или, даже лучше сказать, освещать его, — а это должен был быть достаточно величественный кусок ветчины, по возможности свежеотрезанный.
Майстерштюк, если нам будет так позволено выразиться, всех видов мясных изделий был уже заранее присмотрен, источал аромат, исходя испариной в коптильне, однако, слишком высоковато, – без лестницы было его не достать, и принадлежал одному хмурому человеку по имени Бондзио. Этот Бондзио, ну что, он был учтив, проницателен, этот мрачный бобыль, вышел из дома, в то время, как ветчина требовалась для завершения произведения искусства под названием «пасхальный стол».
Согласно плану, в этот раз был задействовал посёлок Зибба, малыш изящный в своей худобе, или, если хотите, шнурок на ножках. Лестницу он уже придерживал руками, она стояла наготове у дома Бондзио, доставая сверху до карниза, «шнурок» балансировал в благословенной темноте, затем беспрепятственно просочился через дымоход, – также, как мы входим через дверь, приподнял оковалок ветчины с крюка, как бы срывая цветок, и потащил его наверх, тяжело дыша. И как только он оказался наверху, кто же показался, прогуливаясь по улице? К несчастью, ещё и в униформе? Несчастье звалось Шеппат, оно издавало идиотский смех, но, самое главное, по профессии было жандармом. Итак, быстренько направив свой сломанный нос в сторону происходящего, он молвил примерно так: «А что здесь, Алек Пух, происходит?» Алек Пух, – а кто бы ему в этот момент не посочувствовал? – задрожал, и дрожал так долго, пока не успокоился и не произнёс следующие слова: «Это ж, чорт возьми, Пасха! Агнец, чистый, милый, о-о-чень маленький, как снежинка. И беленький. Мы хотим, о Господь Бог, на пасхальные праздники поднести Бондзио кусок ветчины. Но хозяин же не открывает, Боже мой, и теперь, чтобы всем нам сделать приятное, мы хотим забросить ветчину в дом. И именно через дымоход.»
«Это» – сказал Шеппат после продолжительной работы мозга, «запрещено. Может, так случится, Алек Пух, что внизу дымохода стоит что-то хрупкое, например, яйца, или ещё что. Вам необходимо, и всенепременно, опять спустить вниз ветчину, и попытку, скажем мы так, повторить ещё раз попозже.»
«Мы, Макс Шеппат, никогда не были нарушителями закона», сказал Алек. «Закон для нас, да, именно для нас, закон для нас превыше всего.» – И с этими словами он сдёрнул «шнурка» с конька крыши, поймал сначала окорок, следом его самого, после чего с пожеланиями умиротворённого пасхального угощения откланялся.
Итак, на пасхальном столе, по подсчётам, не доставало только нескольких бутылок, для обеспечения которых был выбран городок Шиссомир, а именно по следующей причине: этот меланхоличный, с надломленным голосом мальчик, обладал очень редким талантом, так как в любой момент, где бы это не происходило, терять сознание. Малыш просто на время задерживал дыхание, зеленел, вызывал на лице трагическую бледность и падал, закатив глаза. Именно так.
В это раз он позволил себе упасть в обморок перед трактиром одного хозяина по имени Людвиг Карникель, что привело к тому, что вскорости собралась толпа. Людвиг Карникель выскочил из своего заведения, сделал вид, что осознает несчастье, и выставил, таким образом, и в не малом количестве, бутылки для пасхального стола. Потому что, пока он оценивал несчастный случай, его полки оценивал красавчик Алек в копании двух сыновей — после чего угощение на пасхальный стол доукомплектовалось.
Таким образом они сидели, с умиротворенными лицами, на борту баржи с думами о милом агнце, когда вдруг Алек Пух издал рык, описанный в начале. Выводок выскочил на корму, образовав дрожащую линию, а Алек Пух, склонив прекрасную голову, крикнул:
«Это все чепуха», — крикнул он. «Весь пасхальный стол, я вам скажу, ерунда. Потому что мы забыли самое главное. И что, скажите на милость, будет самым главным? Гости, конечно! Мы забыли гостей. Где вы можете, скажите мне на милость, достать гостей в этот час? Украдёте?» «Это», — сказал посёлок Квакен, — «ещё никогда не поздно всё исправить и сделать так, как должно быть. Я правильно сказал?»
«Верно», — подтвердили его братья и кивнули головами.
В спешке покинув лодку, они бегали то тут, то там, – вопросы, сожаления, покачивания головами, словом, на гостях можно было ставить крест, потому что, как и следовало ожидать, почти все они уже взяли на себя обязательства. Лишь трое – никто не осмелился бы усомниться в этом пасхальном чуде – итак, только трое гостей были ещё свободны. И это были: торговка рыбой, хмурый человек Бондзио и уже известный нам Людвиг Карникель. Их пригласили – и они пришли.
Рано утром они спустились к реке, где была пришвартована баржа, осмотрели окрестности, обменялись любезностями и, наконец, сели за накрытый пасхальный стол. А затем ели и пили до позднего вечера, приятно болтали о милом агнце, проводили время за комплиментами и уверяли друг друга в своей полнейшей симпатии.
До тех пор, пока… да, пока ветчина не повернулась так, чтоб Бондзио смог узнать её по разрезу. Тут-то и начался спектакль, в котором, как это водится в подобных рассказах, вскоре приняла участие и торговка, узнавшая свои пучеглазые рыбины, и, конечно, сам Людвиг Карникель. Началась беготня по траве, преследование друг друга, размахивание палками и угрозы, пока Алек Пух внезапно не издал крик, крик, в котором говорилось следующее: «Агнец!»
И действительно, кто же там на речке щипал травку? Ягнёнок, маленький и беленький, как снежинка. Тут же вся почтенная компания устремилась к нему, позабыв ссоры и угрозы, для животного срывались нежные травинки, его так поглаживали, что казалось, задушат до смерти.
«Это», — сказал красавчик Алек, «настоящее чудо. Честное слово.»
Гости были вынуждены с ним согласиться, они пожали друг другу руки, обнялись, воздух наполнился звуками флейт и одобрительными возгласами, и, прощаясь, хмурый человек Бондзио сказал: «Это был», — сказал он, «Господь свидетель, в целом, достойный пасхальный стол. Прежде всего, скажу между нами, потому что каждого из нас спросили о его персональных предпочтениях. Что, как вы согласитесь, непросто.»
В дополнение к рассказу о кресте святого Адальберта предлагаем перевод легенд, связанных с именем этого миссионера. Легенды опубликованы Иоганном-Георгом-Теодором Грессе в «Книге легенд Государства Пруссия» (Sagenbuch des preußischen Staats. 2 Bde., Dresden 1866–1871). Сам Грессе скомпилировал предания об Адальберте, опираясь, в том числе, на сведения из книг Христофа Иоганна Харткноха «Прусская церковная история» (Preussische Kirchen-Historia: Darinnen Von Einführung der Christlichen Religion in diese Lande, wie auch von der Conservation, Fortpflantzung, Reformation und dem heutigen Zustande derselben ausführlich gehandelt wird.- 1686) и Иоганнеса Фойгта «История Пруссии с древнейших времен до упадка власти Немецкого ордена» (Geschichte Preußens von den ältesten Zeiten bis zum Untergange der Herrschaft des Deutschen Ordens. — 1827-1839).
________________________
Адальберт или Адельберт, на самом деле Войтах, из рода графов Либиценских в Богемии, был епископом Праги, и сначала проповедовал Евангелие в Венгрии и Польше, а затем стал архиепископом Гнезно. Оттуда в сопровождении своего друга Гауденция он отправился в 997 году в Пруссию, которая в то время была еще полностью языческой. Сначала он прибыл в Кульмскую землю и, не получив там должного приёма, отправился в Помезанию. Когда он переправлялся через реку Осса и у него не было денег, чтобы заплатить за переправу, один из лодочников сильно ударил его веслом по голове, от чего он серьёзно заболел. Но он мало что мог сделать в Помезании, поэтому сначала перебрался в Данциг, а оттуда в Земландию. Добравшись туда, недалеко от нынешнего города Фишхаузен (сейчас Приморск. — admin), он прилег на опушке леса, на расстоянии выстрела из лука от своих товарищей, чтобы немного передохнуть. К несчастью, он по незнанию находился на святилище Ромове, обители прусских богов, куда дозволялось входить только их жрецам, и один из жрецов вскоре заметил его. Он позвал других, они разбудили его ото сна, спросили, что ему здесь нужно, и когда он честно назвал свое имя и цель своего путешествия, некий Зигго метнул ему своё копьё в грудь, и Адальберт упал, пронзённый, раскинув руки в форме креста. Разгневанные жрецы бросились на его тело, пронзили его многочисленными ударами копья и, наконец, отсекли от туловища голову и конечности. Это произошло 23 апреля 997 года. Спутники Адальберта были схвачены и лишь позже отпущены за крупный выкуп.
Немецкая почтовая марка, выпущенная к тысячелетию со дня смерти св. Адальберта. 1997 г.
О том, что случилось с его телом после смерти, ходят разные легенды. По одной из версий, его труп остался в расчленённом виде, но когда польский король Болеслав (Болеслав I Храбрый, 965/967 — 1025. — admin) потребовал его обратно от пруссов, они запросили за него огромную сумму денег, столько, сколько весит труп в золоте. Болеслав прислал много золота и драгоценных камней, но когда их положили на одну чашу весов, они весили меньше тела Адальберта, лежавшего на другой чаше. Поэтому польские послы выложили все свои деньги, и даже многие пруссы, которых крестил Адальберт, пришли и принесли всё золото, которое у них было, и положили его на весы. Но этого всего было недостаточно. И вот пришла старушка, которая день и ночь служила христианскому Богу милостыней и молитвами, которая положила свои последние два гроша на полную чашу. Но как только они оказались сверху, вторая чаша вместе с трупом Адальберта взмыла вверх. Всё золото, которое лежало на весах, было возвращено владельцам, а чаша так и не опустилась. Так получилось, что тело Адальберта было выкуплено всего за два гроша. Затем труп Адальберта торжественно перевезли в Гнезно.
Однако, по другой версии, после того, как Адальберту отрубили голову, тело поднялось само собой, взяло голову обеими руками, понесло перед собой и затем вошло в часовню, где Адальберт обычно служил мессу. При этом по дороге голова пела громким и красивым голосом различные духовные песни. После этого Адальберт бродил с места на место, всегда неся перед собой поющую голову, пока не пришел в район Данцига, где и по сей день находится церковь Св. Адальберта. Говорят, что именно здесь его нашли пруссы-язычники и решили принести в жертву своим богам, но тело Адальберта выкупил польский король Болеслав.
Есть и иная версия. На следующий день после его убийства расчленённые конечности снова соединились вместе сами по себе, затем были подняты невидимыми руками, унесены по воздуху и опущены на вершину горы недалеко от Данцига, где Адальберт был так любовно принят ранее. В его честь здесь построена часовня, которая до сих пор является местом паломничества многих верующих каждое 24 апреля. Однако его тела здесь уже нет, так как его увезли сначала в Гнезно, а затем в Прагу, где оно и находится до сих пор.
Четвертая легенда повествует, что после того, как язычники пруссы убили проповедника, они изрубили его тело на бесчисленные куски и разбросали их по берегу Балтийского моря. Потом случилось так, что некий прусс отрезал от руки Адальберта палец, на который было надето золотое кольцо, взял его и бросил на берег. Здесь его нашёл ястреб, который бросил его в море, где его проглотила щука. После этого, везде, где плавала эта щука, от неё исходил слабый отблеск света. Рыбаки заметили это и выловили рыбу. В её желудке они нашли совершенно неповреждённый палец. Рыбаки, которые были христианами, решили, что палец принадлежит святому человеку, и отправились искать его труп. Вскоре они нашли и его, ибо разбросанные конечности чудесным образом срослись, и не хватало только пальца. Рыбаки приставили отрезанный палец к руке, и он сразу же к ней прижился. Но тело святого пролежало тридцать дней, прежде чем его нашли рыбаки, и ни одна птица или другой зверь не осмеливались прикоснуться к нему, поскольку тело сторожил орел.
Гамилькар Шасс, мой дед, мужчина, скажем так, в возрасте семидесяти одного года, только разбудил в себе интерес к чтению, как произошёл один случай. А под этим следует понимать нападение генерала Ваврилы, вышедшего из Рокитновых топей, грабежом, огнём и прочими ужасами занёсшего свою руку над Мазурами, а точнее сказать над деревней Сулейкен. Он был, чорт возьми, уже достаточно близко, в воздухе уже витал запах сивухи, которую он сам и его солдаты употребляли внутрь. Петухи Сулейкена взволнованно ходили по округе, волы на цепях били копытами, знаменитые сулейкенские овцы сбивались в кучи – то в одну сторону, то в другую. Повсюду, куда было не кинуть взгляд, наша деревня выказывала великое смятение и беспокойство – подобного рода истории известны.
В это время, как говорится, Гамилькар Шасс, мой дед, практически без посторонней помощи освоил искусство чтения. Он читал, уже довольно бегло, и то и это. Под «тем» понимался древний экземпляр мазурского календаря с огромным количеством рецептов к рождественским праздникам. Под «этим» скрывалась записная книжка скототорговца, которую он много лет назад потерял в Сулейкене. Гамилькар Шасс прочитывал её снова и снова, хлопал при этом в ладоши, извлекая, когда он делал всё новые открытия, особые приглушенные звуки восторга, одним словом его поглотила глубокая страсть к чтению. Да, можно сказать, что Гамилькар Шасс таким образом пропал для всех, таким необычным способом он забросил все свои дела, следовал теперь только советам одного-единственного повелителя, которого на мазурский манер он называл «Затанге Зитай», что означало не более и не менее как «чорт чтения» или более корректно – «сатана чтения».
Каждый человек, каждое существо в Сулейкене пребывало в страхе и ужасе, и только Гамилькар Шасс, мой дед, всем своим видом не выказывал ни малейшего опасения, его глаза сверкали, губы штамповали слова друг за другом, когда его длинный указательный палец, дрожа от счастья, водил по строчкам мазурского календаря, напоминавших по форме гирлянды.
Тут зашёл, когда он таким образом читал, худощавый, испуганный человечек, Адольф Абромайт звали его, который всю свою жизнь похвастаться не мог ничем другим, как двумя огромными розовыми ушами. В руках у него было огромное ружьё, размахивая которым, он, подойдя к Гамилькару Шассу, сказал следующее: «Ты бы, — сказал он, — Гамилькар Шасс, сделал бы доброе дело, если отложил бы свои дела в сторону. Может легко статься, по тому как сейчас выглядят наши дела, что Ваврила с тобой что-то сделает. Только, думаю я, после этого ты будешь выглядеть более потрепанным, чем эта книжка.»
Гамилькар Шасс, мой дед, взглянул поначалу удивленно, затем рассерженно на своего посетителя. Он не смог, так как данное наставление пролетело мимо него, некоторое время даже открыть рот. Однако затем, сообразив, что от него хотят, встал, помассировал свои пальцы и сказал так: «Мне кажется, — сказал он, — Адольф Абромайт, что тебя не научили вежливости. Иначе как ты можешь, прошу прощения, мешать мне читать.» «Это, – ответил Абромайт, — только по причине военных действий. Честное слово. Вавриле, этому пресловутому разбойнику, стало скучно на болотах. Он приближается, внушая перед собой ужас и страх, к деревне. И так как он, этот потеющий алкаш, уже достаточно близко, мы приняли решение надрать ему рыло нашими ружьями. Но для этого, Гамилькар Шасс, мы нуждаемся в каждой берданке, а твоя так вообще особенная.»
«Это, — сказал Гамилькар Шасс, — абсолютно ничего не меняет. Даже военные действия, Адольф Абромайт, не являются извинением за невежливость. Но если ситуация, как ты говоришь, серьёзная, вы можете рассчитывать на мой ствол. Я иду.»
Гамилькар Шасс поцеловал свои сокровища, спрятал их в огнеупорную глиняную ёмкость, достал своё ружьё, забросил себе на спину солидный шмат копчёного сала, и так они вместе покинули дом. На улице мимо интеллигентных жителей Сулейкена прогалопировало, с расширенными от страха глазами, несколько бесхозных сивых кобыл; скулили собаки; голуби, шумно хлопая в панике крыльями, покидали деревню в направлении на север, – истории знакомы картины бедствий такого рода. Оба вооруженных господина, подождали пока улица освободится, и Адольф Абромайт сказал: «Место, Гамилькар Шасс, где мы будем сражаться, уже определено. Мы займём, батенька, позицию у охотничьего домика, что принадлежал господину Гоншу из Гоншора. Это в четырнадцати милях отсюда и лежит оно на дороге, по которой Ваврила вынужден передвигаться.» «У меня, — сказал мой дед, — возражений нет.»
Так они и шли, не проронив практически ни слова, к солидному охотничьему дому, обустроили оборону, понюхали табаку и заняли позиции. Они сидели, под защитой мощных брусов, перед бойницей, и наблюдали за раскисшей дорогой, по которой был вынужден идти Ваврила.
Так они сидели, скажем так, восемь часов, когда у Гамилькара Шасса, который мечтательно размышлял о своих оставленных книжных сокровищах, не стали мёрзнуть пальцы, да так, что даже массаж больше не помогал. По этой причине он приподнялся и огляделся, в надежде найти что-нибудь подходящее для разведения огня. То там, то тут он покопался немного вокруг, что-то подбирал, обнюхивал и снова отбрасывал, и во время этого действа ему попалась, чорт возьми, книжка, симпатичная, небольшая вещица. Волна мурашек пробежала по его телу, невероятное счастье зашевелилось в груди, и, как в забытье, он, торопливо прислонив к завалинке ружьё, упал на землю там, где и стоял, и стал читать. Была напрочь забыта боль от замёрзших пальцев, ушёл в забытьё Адольф Абромайт у амбразуры и Ваврила из болот: караульный Гамилькар Шасс больше не существовал на свете.
Между тем, как и предполагалось, опасность делала то, что её в особенности делает неприятной – она приближалась. Приближалась она в лице генерала Ваврилы и его пособников, которые, в определенной степени даже весело, двигались по дороге, которую они были вынуждены выбрать. Этот Ваврила, о мой Бог, он выглядел так, как будто он вышел из болот, был небрит, этот человек говорил хриплым шипящим голосом, и не имел того, что есть как минимум у половины честных людей, – а именно страха. Он приближался по дороге со своими пьяными стрелками и — как он это делал? Поступал так, как если он был бы воеводой Щилипина. При этом у него не было даже сапог, а шёл он в тапочках, этот Ваврила.
Адольф Абромайт, увидев у амбразуры на посту, приближающийся болотный сброд, направил на них ружьё и закричал: «Гамилькар Шасс», — кричал он, «я держу сатану на мушке.» Но чуда не свершилось, Гамилькар Шасс не услышал этот клич. Через некоторое время, а Ваврила при этом и не собирался останавливаться, он прокричал ещё раз: «Гамилькар Шасс, сатана из топей уже здесь.» «Секунду», — сказал Гамилькар Шасс, мой дед, «одну секунду, Адольф Абромайт, я подойду к бойнице и сразу всё будет в порядке, как это и должно быть. Только вот дочитаю главу до конца.»
Адольф Абромайт положил ружьё на землю, устроился рядышком, наблюдал и ждал, полный нетерпения. Его нетерпение, если не сказать больше — возбуждение, росло с каждым шагом, который делал генерал Ваврила, приближаясь всё ближе. В конце концов, так сказать, потеряв последние нервы, Адольф Абромайт вскочил на ноги, подбежал к моему деду, дал ему – каждый бы за это простил его – пинка под зад с криком: «Сатана Ваврила, Гамилькар Шасс, стоит перед дверьми.» «Всё» — сказал мой дед, «будет в порядке, всему своё время. Только ещё, если вы позволите, последние пять страниц.» И так как он не шелохнулся, чтобы встать на ноги, Адольф Абромайт в одиночку выбежал впереди свей амбразуры, взял ружьё наперевес и начал палить из него таким образом, что подобного этому действу на Мазурах никто не мог припомнить. Хотя он не смог попасть ни в одного из болотных упырей, он заставил их залечь в укрытие, состояние, которое сделало Адольфа Абромайта чрезвычайно дерзким и отчаянным. Он встал в полный рост перед бойницей и вёл огонь, который изрыгался из его ружья. Он стрелял долго, пока неожиданно не почувствовал острую, обжигающую боль. И тогда он, сильно поражённый, обнаружил, что ему прострелили одно из его больших розовых ушей. Что ему оставалось делать? Бросив ружьё, он прыгнул к Гамилькару Шассу, моему деду, и в этот раз он сказал следующие слова: «Я, Гамилькар Шасс, ранен. Я истекаю кровью. Если ты не встанешь к амбразуре, сатана Ваврила, честное благородное, будет через десять секунд здесь, и тогда, по тому как обстоят дела, можно опасаться, что он тебя порежет на ремни.» Мой дед, Гамилькар Шасс, не поднял взгляд, вместо этого он сказал: «Всё, Адольф Абромайт, будет в порядке, как и должно быть. Только ещё, если я могу попросить, две странички в главе.» Адольф Абромайт, прижимая рукой раненое ухо, быстрым взглядом оценивающе огляделся вокруг, затем сорвал оконную фрамугу, выпрыгнул наружу и растворился в тёмной гуще ближайшего леса.
Как и предполагалось, не успел прочитать Гамилькар Шасс и пары строчек, как дверь была выломана, и кто же к нам пришёл? Генерал Цох Ваврила. Сразу же он подошёл к деду, громко рыча и смеясь, как он это обычно и делал, и сказал: «Запрыгивай ко мне на ладошку, ты, лягушка, я буду тебя надувать.» Это было, без сомненья, своего рода намёк на его и происхождение, и его привычки. Однако, Гамилькар Шасс парировал удар: «Сейчас. Только еще полторы страницы.»
Рассвирепев, Ваврила нанес моему деду один удар, и затем посчитал своим долгом сказать следующее: «Я тебя сейчас тебя, старая ящерица, четвертую. Но очень медленно.»
«Ещё одна страница», — ответил Гамилькар Шасс. «Это, Бог свидетель, не более чем пятнадцать строчек. На этом глава и заканчивается.»
Ваврила, ошеломлённый, почти протрезвевший, взял у одного хромого приспешника из своего окружения ружьё, приставил дуло к шее Гамилькара Шасса и сказал; «Я тебя, вонючий ты болотный лютик, сдую по ветру резаным свинцом. Смотри сюда, на взведенный курок.» «Секунду» — сказал Гамилькар Шасс, «ещё только десяток строк, затем всё мы решим, как и должно быть решено.»
Тут, как каждый опытный знающий человек догадывается, Ваврилу и его шайку охватил такой сильный ужас, что они, побросав свои ружья, сбежали туда, откуда они пришли – под «туда» надо понимать самые безнадёжные топи болот Рокитно.
Адольф Абромайт, удивлённо наблюдавший за бегством, вернулся обратно, подошёл, держа ружьё в руках, к читающему, и стал молча ждать. После того, как была наконец-то прочитана последняя строка, Гамилькар Шасс поднял свою голову, блаженно улыбнулся и произнёс: «Кажется мне, что ты, Адольф Абромайт, что-то говорил?»
По данным статистического ежегодника Германского рейха за 1933 год, в 1932 году Кёнигсберг занимал 30-е место по показателю плотности автомобилей (количество жителей на автомобиль) среди пятидесяти крупных городов Германии.
Статистика по «автомобилизации» некоторых городов Германии на 1 июля 1932 г.
Но автомобиль должен ездить. А чтобы он ездил, его нужно заправлять. Вот о автозаправках мы и поговорим.
Интересный момент — Германия в 1928 году заняла почётную нижнюю строку, имея одну заправку на две тысячи населения. Впереди были Англия, Дания, Франция, Швейцария и Голландия.
Статистика по АЗС в Европе в 1928 г.
Однако, это не значит, что заправок было мало.
Разветвлённая сеть автомобильных дорог, бурно развивающийся автопром, активный туристический бизнес, — всё это способствовало появлению такого количества АЗС, которого на территории нынешней Калининградской области и по сей день нет. Нынче у нас, к слову сказать, одна заправка на пять с лишним тысяч жителей (население области 1 027 678 человек, заправок 186 штук — результат 5 525 человек на одну заправку).
Что уж сравнивать показатель “заправка на количество автомобилей”, в Германии в том же 1928 году он равнялся 31.
Основу бензобизнеса поначалу составляли небольшие одиночные колонки, расположенные на обочинах дорог и городских улиц, и обеспечивающие дополнительный доход гостиницам, аптекам, магазинам, ресторанам, авторемонтным мастерским. На колонках устанавливались сначала ручные насосы, позже их стали оснащать электроприводом.
Заальфельд (сейчас Залево, Польша). Бензоколонка Esso-Standard. Это ещё не полноценная АЗС, но уже и не ручной насос, как в начале бензиновой эры… 1930-е г.г.
Вложения в строительство таких бензоколонок были сравнительно низкими, и хотя требования по установке были жесткими, заправки быстро стали функциональным украшением городских и придорожных пейзажей.
Справедливости ради, нужно отметить, что такое огромное количество автозаправок в Германии тридцатых годов ХХ века (и не только в ней) в сравнении с современной ситуацией было вызвано не только реальной в них потребностью, но и тем, что стоимость установки бензоколонки и связанной с нею инфраструктуры в виде подземной ёмкости для бензина, была невысока, особых проблем с получением разрешения для её установки не было, и позволить себе организовать дополнительный источник дохода могли хозяева даже самых мелких бизнесов. Часто можно видеть, что наличие автозаправки преподносилось в рекламных проспектах гостиниц или автомастерских как некая дополнительная опция для клиентов, сродни нынешнему бесплатному интернету. Хотя именно разветвлённая сеть заправок позволяла тогда автомобилистам перемещаться по стране не только по основным автодорогам, не опасаясь при этом заглохнуть где-то в сельской глуши. Кроме всего прочего, на заправках, зачастую, ещё продавали моторное масло и свечи зажигания.
Эскиз архитектурного проекта АЗС. В 1927 году известный немецкий архитектор Ганс Пёльциг разработал проект автозаправочных станций из быстровозводимых конструкций. В дальнейшем его проект использовался для сети АЗС Leuna.
Тридцатые годы прошлого века были периодом значительного роста немецкой экономики. На рынок выходят крупные сети, владеющие огромным числом заправок по всей стране. Мелких торговцев стремительно вытесняют с рынка крупные немецкие и зарубежные компании. Зарождается та самая, привычная нам сейчас, архитектура автозаправочных станций, они оборудуются кассами, навесами от осадков, на них устанавливают сразу по нескольку бензоколонок, и уже станции техобслуживания зачастую становятся дополнительной услугой, так же, как и ресторан, и гостиница.
Проектированием автозаправочных комплексов (Grosstankstelle) занимались известные немецкие архитекторы и дизайнеры, например, Ганс Пёльциг (Hans Poelzig), автор проекта Дома радио (1931) в Берлине, Петер Беренс (Peter Behrens), спроектировавший здание посольства Германии (1912) на Исаакиевской площади в Санкт-Петербурге, Гельмут Гентрих (Helmut Hentrich), прославившийся в Германии в 1960-70-е годы проектами высотных зданий необычной формы, Вернер Марх (Werner March), автор Олимпийского стадиона в Берлине и другие архитекторы.
Первая «полноценная» Grosstankstelle, «американского типа», была открыта ещё в 1927 году в Гамбурге на Худтвалькерштрассе. В дальнейшем «джентльменский набор» подобных АЗС, помимо здания и крыши-навеса, в обязательном порядке должен был состоять из минимум двух бензоколонок, одной колонки для розлива моторного масла и дядьки-заправщика, колдовавшего над моторами и бензобаками автомобилей добропорядочных бюргеров, и способного, в случае необходимости, оказать экстренную ремонтную помощь. Наличие «дядьки» (между прочим, просто так, с улицы, устроиться работать заправщиком было нельзя — надеть униформу можно было лишь после прохождения специального обучения) обуславливалось, не в последнюю очередь, и пожароопасностью самого процесса заливки топлива.
В дальнейшем менялся дизайн и площадь зданий, размеры крыши-навеса, количество колонок и заправщиков, но принципиально АЗС остаются такими же, какими они были и 100 лет назад.
Автозаправка на рейхсавтобане возле Франкфурта-на-Майне. В плане территория АЗС представляла собой треугольник. Крыша имела форму в виде двух крыльев. Под каждым «крылом» находилось по три колонки. Построена в 1937 году по проекту архитектора Карла Августа Бембе (Carl August Bembé).
Некоторые сохранившиеся до наших дней АЗС, построенные в 1930-е годы, в Германии являются памятниками архитектуры. Возведены они были, по большей части, вдоль автобанов, активное строительство которых началось как раз в начале 1930-х.
Автозаправка, построенная на обочине автобана в 1937 году по проекту архитектора Фридриха Таммса (Friedrich Tamms) в так называемом «домашнем стиле» (Heimatschutzstil). Этот стиль стал особенно популярным в нацистский период и характеризовался историзмом в архитектуре и использованием «традиционных» материалов, присущих данной местности.
В сельской же местности, на второстепенных дорогах, АЗС строили, по большей части, по типовым проектам из быстровозводимых элементов. Выглядели они довольно незатейливо и представляли собой небольшое здание, в котором располагались касса, туалет и небольшое торговое пространство. На это здание опиралась прямоугольная крыша-навес, две трети которой при этом поддерживали кирпичные или металлические колонны, между которыми находились бензоколонки и имелся проезд для автомобилей. Или же это был только навес, опирающийся на столбы или колонны, а здание, где располагался персонал АЗС и торговое помещение, находилось в некотором отдалении.
Развилка дорог в Таплакен (сейчас Талпаки) была отмечена современной автозаправкой Standard. (Тогда еще прикормили место для известной многим чебуречной…). 1930-е г.г.
Замелукен (Брюккенталь), крайс Гумбиннен. Этот населённый пункт, располагавшийся на рейхсштрассе 132, соединявшей когда-то Тильзит (Советск) с Лыком (сейчас Элк, Польша), больше не существует. А в довоенное время, как мы видим, придорожная АЗС в этой деревушке пользовалась у автовладельцев немалым успехом. 1930-е г.г.
В середине 1930-х в Германии насчитывалось уже без малого 56000 заправок! Из них только 2788 АЗС были независимыми. Львиная же доля рынка принадлежала так называемой «большой пятёрке». В неё входили: DAPG — 18327 заправок (треть рынка!), Shell — 16363, B.V. — ARAL — 7740, Olex — 6098 и Leuna — 3315 заправок.
Логотипы «Большой пятёрки».
Именно производители моторного топлива диктовали правила на рынке. Желающие продавать топливо определённого бренда заключали долгосрочные контракты с производителем и только в этом случае могли осуществлять продажу его продукции. Независимые заправки с их долей на рынке ок. 5% не играли существенной роли. Покупая топливо у крупного производителя они не имели права продавать его под его брендом, и продавали топливо и масло «no name».
Немудрено, что чаще других на открытках и фотоснимках тех лет оказываются заправки лидера бензиновой отрасли немецко-американской компании DAPG (Deutsch-Amerikanische Petroleum Gesellschaft). Dapolin, Standard, Esso — это товарные знаки этой фирмы в разные годы.
Гросс-Фридрихсдорф (сейчас Гастеллово). Заправочная станция DAPG с более поздним своим логотипом ESSO. 1930-е г.г.
Перед нами квитанция, выписанная в Гамбурге в 1929 году.
Счёт с заправки DAPG за 40 литров бензина. Литр бензина стоил чуть меньше 33 пфеннигов.
Согласно этому гамбургскому счёту, 40 литров бензина Dapolin обошлись покупателю в 13 рейхсмарок.
Дорого ли это? Во время экономической депрессии средняя зарплата промышленного рабочего составляла 2000 рейхсмарок в год. Однако, простому люду купить авто было не так-то просто. Существовали трудновыполнимые правила, согласно которым, вместе с денежным взносом надо было копить марки (похожие сейчас предлагают в супермаркетах, предоставляющих скидку на определенный товар, если собраны наклейки). Невыполнение обязательств лишали права покупки без каких-либо компенсаций.
Позволить себе машину могли только состоятельные люди. Для них стоимость бензина, возможно, не выглядела баснословной, даже при расходе топлива в 15-20 литров. А элитный Mercedes-Benz 770, между прочим, съедал 28-30 литров на 100 км!
Рекламный плакат зазывает на заправку Shell: «Стой! Бензин по 26 пфеннигов!». 1930 г.
Реклама, как известно, двигатель прогресса. Привлечь потенциального клиента на свою заправку можно только выделившись среди конкурентов. Поэтому владельцы автозаправок использовали для этого не только призывные плакаты.
Радовали глаз даже обыкновенные бланки квитанций об оплате.
Оцените фирменный бланк Dapolin-Esso. 10 литров бензина обошлись в 2,9 марки. 7 марта 1931 г.
Рекламный отдел компании Shell в довоенный период выпустил сотни карт автодорог и планов крупных немецких городов, тематических туристических карт и много другой картографической продукции (для любителей водномоторного транспорта выпускались, между прочим, свои карты!). Особенно примечательны дорожные карты Shell 1936/37, 1938 и 1939 годов выпуска, которые были доступны бесплатно (что не сделаешь для привлечения клиентов!) на заправочных станциях Shell. Благодаря картам городов Shell можно было приблизительно сориентироваться в каждом крупном городе Германии и исследовать его с туристической точки зрения.
Бесплатная карта Восточной Пруссии и Мемельланда, выпущенная компанией Shell в 1939 г.
Шелловские заправки были разбросаны по всей Германии — от Рейна до Мемеля. Только в одном Кёнигсберге, согласно плану города, изданному Shell в 1935 году, их насчитывалось 37!
Фрагмент плана Кёнигсберга (Shell Stadtkarte Nr.22 — Königsberg 1934/1935). В городе насчитывалось 37 заправок Shell. Из них 3 были полноценными АЗС. Обращает на себя внимание аж целых 4 рядом стоящих бензоколонки Shell, расположенных на территории острова Ломзе (сейчас Октябрьский).
Ещё одной крупной сетью АЗС (хотя и значительно уступавшей лидерам рынка по количеству собственных точек) в довоенный период являлась Leuna (произносится «Лёйна»). До сих пор действующее, одно из крупнейших в Германии химических предприятий из одноимённого города в Саксонии, помимо всего прочего, начиная с 1927 года выпускало искусственное жидкое топливо. Для этого использовался метод гидрогенизации бурого угля. На территории Восточной Пруссии в 1935 году было 94 заправки Leuna.
Список восточнопрусских заправок Leuna, опубликованный в атласе дорог (Deutsche Gasolin AG: Leuna Zapfstellen-Atlas) в 1935 г.
Больше всего заправок имелось, что очевидно, в Кёнигсберге: 7 штук. В Эльбинге (сейчас Эльблонг) было 2 заправки и третья строилась. На большинстве заправок уже были установлены телефоны. По количеству цифр в телефонных номерах (наличие телефона на конкретных заправках обозначено буквой F, от немецкого слова Fernsprecher — телефон) можно догадаться, какой населённый пункт больше (4 цифры), а какой меньше (3 или даже 2 цифры).
К десятилетию начала производства искусственного бензина Leuna выпустила листовку, сообщающую, что «Ежегодно в Германии используются сотни миллионов литров топлива LEUNA, потому что заправочные станции LEUNA пользуются доверием немецких автомобилистов.” 1937 г.
Тапиау (сейчас Гвардейск). Заправка Leuna видна по левому обрезу снимка. Её владельцем являлась фирма «Залевски и Ко». Основным профилем данной конторы была торговля оборудованием для сельского хозяйства, бытовыми приборами, включая радио, а также велосипедами и мотоциклами.
Тапиау. Ещё одна заправка Leuna находилась на Нойштрассе (сейчас ул. Гагарина). И, похоже, что сейчас на её месте находится автобусная станция. С этой заправкой не всё ясно, т.к. она не фигурирует в списках официальных заправок, опубликованных Leuna на своих дорожных картах. Возможно, что открылась она уже в самом конце 1930-х — начале 1940-х. Здание АЗС построено в стиле Heimatschutz.
Голубой ромб с вписанными в него белыми буквами ARAL знаком многим автолюбителям не только в современной Германии. Автомобильное масло под этим брендом продаётся уже много лет и в нашей стране. К Аральскому морю, как можно было бы подумать, название этого бренда отношения не имеет. История ARAL, как и история Leuna, начиналась с химического производства и продажи различных попутных продуктов, образующихся при производства кокса. Иными словами — снова синтетическое моторное топливо. В 1924 году, даже раньше, чем Leuna, химики предприятия Benzol-Verband (B.V. — «Бензольная ассоциация») изобрели новый вид бензина, состоящий из смеси бензола (принадлежащего к АРоматическим органическим соединениям) и газолина (относящегося к АЛифатическим соединениям). Новый вид топлива и получил название ARAL. В 1939 году B.V. выпустила на рынок и первое в мире синтетическое всесезонное моторное масло ARAL Kowal.
По своим масштабам сеть автозаправок B.V. — ARAL перед Второй мировой войной занимала одно из ведущих мест не только в Германии, но и в Европе в целом. И хотя в дальнейшем ARAL сдала свои позиции, на сегодняшний день она по-прежнему является крупнейшей сетью АЗС в Германии.
Компания B.V. — ARAL с середины 1930-х годов тоже выпускала дорожные карты.
Фрагмент карты автодорог Восточной Пруссии масштаба 1:500 000, изданной BV-ARAL в 1935 году. Красные и синие флажки на карте BV-ARAL указывают водителю точки заправки дизельным топливом и беваулином (BeVaulin) — BV продавал топливо с таким названием.
В Тильзите (сейчас Советск) было две заправки BV. Одна из них, на Кёнигсбергерштрассе (сейчас Калининградское шоссе), находилась примерно там, где и сейчас стоит АЗС «Кристалл». Вторая располагалась на Дойчештрассе (ул. Гагарина) примерно напротив супермаркета «Spar». А вообще, как можно заметить, планы городов, размещённые на дорожной карте, несмотря на кажущуюся схематичность, в эру отсутствия навигаторов вполне могли помочь сориентироваться в незнакомом городе среднестатистическому автомобилисту.
Ну и несколько слов о ещё одной сети автозаправок — Olex. Именно эта, первоначально австрийская, фирма открыла в 1922 году самую первую автозаправку в Германии, в городе Ганновере, на Рашплац. Более того, и само название автозаправки на немецком — Tankstelle — появилось также благодаря Olex.
Заправкой в нынешнем понимании этого слова ту первую конструкцию назвать, конечно, сложно. Это было небольшое строение в виде киоска высотой чуть более 3 м, внутри которого располагался топливный насос, скрытый от глаз покупателя топлива. Под самим киоском, ниже уровня земли, были расположены резервуар для топлива, компрессор для подачи бензина с помощью углекислого газа фирмы Martini & Hüneke и 20-литровая мерная ёмкость.
Заправка-киоск Olex в Ганновере. 1923 г.
Бензин не нужно было накачивать механическим насосом. Углекислый газ, в отличие от воздуха, не образовывал, в совокупности с бензином, взрывоопасную смесь. Недостатком, однако, было то, что при такой системе подачи бензин часто лился, как шампанское, а заправкой обычно занимался сам водитель, контролирующий подачу топлива в бак. Дежурный же на АЗС находился внутри «киоска», управлял самой колонкой и следил за количеством подаваемого топлива.
В целом же функциональность подобных заправок уступала их внешнему виду, да и себестоимость «киосков» была немалой, посему они не получили широкого распространения. Считается, что последняя подобная заправка была построена в начале 1926 года.
Путем многочисленных продаж и покупок долей, в конце 1920-х годов Olex оказалась под контролем небезызвестной компании ВР (British Petroleum) и в дальнейшем логотип ВР стал присутствовать на всех заправках Olex.
В Восточной Пруссии автозаправки Olex на фотоснимках и почтовых открытках редкие гости. Поэтому поделимся тем, что всё же удалось отыскать на просторах интернета.
Кранц (сейчас Зеленоградск). Заправку Olex так сразу и не разглядишь на этом фото. А она есть! Между лошадью, запряженной в бричку, и велосипедистом, едущим по Кёнигсбергерштрассе (нынешнему Курортному проспекту). На бензоколонке ещё нет надписи BP. Поэтому можно предположить, что данный снимок сделан не позже конца 1920-х годов. Владельцем данной заправки был некто Оскар Аншютц, хозяин автомастерской, расположенной в доме № 21. (Благодарим за предоставленный снимок и зоркий глаз журналиста зеленоградской газеты «Волна» Татьяну Нечаеву).
Хайлигенбайль (сейчас Мамоново). Нечастый сюжет — под одной крышей сразу три конкурирующих бренда: B.V.-Aral, BP-Olex и Shell. 1930-е г.г.
1936 год. Стоимость бензина BP-Olexin — 42 пфеннига, BP-Benzin — 38 пфеннигов за литр.
Как и остальные соперники по бизнесу, Olex издавал собственные дорожные карты и атласы, на которых указывал места расположения своих автозаправок.
В Кёнигсберге в 1939 году насчитывалось 16 заправок Olex. Фрагмент атласа дорог Германии.
В Инстербурге — 4 заправки.
В Тильзите — 2. Одна — прямо напротив моста королевы Луизы, недалеко от въезда на погранпереход.
Ну и напоследок ещё несколько иллюстраций по теме:
Тремпен (сейчас Новостроево). Бензоколонка Standard на Рыночной площади. Почтовая открытка. 1930-е г.г.
Бишофсбург (сейчас Бискупец, Польша). Бензоколонка прямо посреди площади Мюллендамм. Почтовая открытка. 1930-е г.г.
Первой бензоколонкой в Германии была колонка Dapolin системы D.A.P.G. I. (1923 г.). Первоначально она производилась компанией Gilbert & Barker в США, а затем по лицензии в немецком городе Зальцкоттен. Именно подобные колонки, устанавливавшиеся на тротуарах и у обочин дорог, и вытеснили в итоге заправки-киоски, разработанные Olex.
Гердауэн (сейчас Железнодорожный). Бензовоз Leuna стоит на Рыночной площади (сейчас угол улиц Черняховского и Первомайской). Заправка Leuna находилась по адресу Маркт, 44, рядом с отелем «Кёниглихер Хоф». Почтовая открытка, 1930-е г.г.
Гердауэн. Рыночная площадь. Вид на отель «Рейх». Рядом с отелем видна ещё одна заправка чуть левее автобуса. Почтовая открытка, после 1935 г.
Туристическая карта Shell для автомобилистов. Предлагается кольцевой маршрут по западной части Восточной Пруссии: Кёнигсберг — Бальга — Браунсберг (Бранево) — Фрауэнбург (Фромборк) — Эльбинг — Мариенбург (Мальборк) — Мариенвердер (Квидзын) — Дойч Эйлау (Илава) — Остероде (Оструда) — Хоэнштайн (Ольштынек) — Алленштайн (Ольштын) — Гуттштадт (Добре Място) — Вормдитт (Орнета) — Хайльсберг (Лидзбарк Варминьски) — Пройссиш Эйлау (Багратионовск) — Кёнигсберг. 1930-е г.г.
Бранденбург (сейчас Ушаково). Заправка Standard возле ресторана и гастхауса Леманна. 1930-е г.г.
Бранденбург. Заправка Леманна обзавелась надписью Standard. 1930-е г.г.
Скромная почтовая открытка, издана до 1931 года. Схема автомобильных дорог с указанием автозаправочных точек сети Dapolin на территории Восточной Пруссии. Скрытый калькулятор — километраж на карте — поможет рассчитать запасы топлива. Поделитесь же с другом информацией о наличии бензина и моторного масла на пути следования! Почтовая марка, адрес — и разлетелась реклама!
Ангербург (сейчас Венгожево, Польша). АЗС B.V.-Aral на бывшей Банхофштрассе, 7. Левее заправки виден въезд в авторемонтную мастерскую. На заправке также имелась мойка автомобилей. Почтовая открытка. Ок. 1935 г.
Каркельн (сейчас Мысовка). Это в наши дни, чтобы заправить автомобиль, жителям Мысовки нужно ехать до ближайшей заправки в районный центр — ни много, ни мало аж 40 км. А в 30-е годы прошлого века, несмотря на то, чтобы автомобиль был роскошью, прямо на площади возле причала находилась бензоколонка Esso-Standard. На этом фрагменте почтовой открытки её не сразу и найдешь. Оно и понятно — рыночный день, отовсюду на ярмарку съехались рыбаки (конечно на лошадях) продавать свой улов. Ну а к чему же ещё привязать лошадь, как не к бензоколонке?..
Хайлигенбайль. Владелец отеля Кох (а точнее, его наследники) зарабатывал не только на своих постояльцах, но и на продаже моторного топлива. По данным на 1935 год бензоколонка Leuna находилась по адресу Маркт, 38 и владел ею некто Мюллер. К этому времени он же являлся и владельцем отеля. Скорее всего, данный снимок сделан в конце 1920-х — начале 1930-х годов.
Алленбург (сейчас Дружба). Рыночная площадь, 1930-е г.г. Снимок интересен тем, что на нём можно увидеть сразу две колонки. Та, которая подальше — бренда Olex. А вот та, возле которой стоят два молодых человека в шортах, — называется Motanol. Это название моторного масла, которое продавалось на розлив (как и моторное топливо) на бензоколонках, торгующих топливом под брендом Gasolin. Вероятно, на этой бензоколонке можно было одновременно залить в бак топливо, а в двигатель автомобиля масло.
Алленбург. Отель «Кёниг фон Пройссен». Перед входом сразу две колонки Shell: левая — для топлива, правая — для масла. 1930-е г.г.
Алленбург. Вид на отель «Кёниг фон Пройссен» с другого ракурса: отель находится в левой части снимка. Перед ним та же самая заправка Shell. Интересно то, что под открытым окном, из которого высунулся местный житель, есть белая стрелка-указатель с надписью Shell. 1930-е г.г.
Пройссиш Эйлау. Бензоколонка Esso-Standard. 1930-е г.г.
Заправка Standard у отеля «Цум Хиршен» (У оленей) в Роминтской пуще. 1930-е г.г.
Фишхаузен (сейчас Приморск). Реклама магазина деликатесов и колониальных товаров Вольффа и Руде. В дополнение к кофе собственной обжарки, винному и пивному бару предлагается ещё и бензоколонка Dapolin.
И снова Фишхаузен. Здесь вообще полный винегрет из отеля «Замландишер Хоф», к которому прилагается магазин деликатесов, скобяных товаров и бензоколонка. Конец 1920-х — начало 1930-х г.г.
Источники:
Vahrenkamp R. Die Automobiltechnik als Dienstleistung. Die Entstehung von Werkstätten, Tankstellen, Reifenhandel, Garagenbetrieben und Autohandel in Deutschland 1920 bis 1939. — Working Paper in the History of Mobility No. 22/2017
Vahrenkamp R. Der Automobilhandel 1920 – 1933 in Deutschland als Teil des „Systems Automobil“ und als Anstoß für die Dienstleistungsgesellschaft. — Working Paper in the History of Mobility No. 14/2009 (Stand: 5. Mai 2020)
Kleinmanns J. alles Super!75 Jahre Tankstelle. — Katalog zur Ausstellung des Lippischen Landesmuseums Detmold, 2002
К рыночному дню в Сулейкен с недавних пор стал приходить странствующий цирюльник, небольшого росточка жизнерадостный мужчина, укорачивающий клиентам волосы на свежем воздухе, прям посреди поросячьего визга, сиплого мычания быков, между всеми возможными запахами мазурского рынка, посреди землистого запаха молодого картофеля и прокисшего аромата капусты, между острым духом ящиков и досок, рыбы, овса и терпентина, между пахнущими известью потрошёными курами и тонизирующим ароматом яблок и моркови. Между этих всех запахов и звуков, на этом, находящемся в последней стадии беременности, воздухе, парикмахер-коммивояжёр этим тёплым осенним утром обслуживал одного высокого, привлекательного черноволосого мужчину, красавчика Алека, как его называли, просто чудо по стати, даже если это чудо ходило босиком.
Кочующий цирюльник с прилежной учтивостью порхал вокруг него, приятно развлекал его в тот момент, когда его ножницы, щебечущие как ласточки, порхали над ушами Алека, тут и там ловя локон, быстро и нежно, и в заключение, как и положено, парикмахер открыл маленькую бутылочку и побрызгал эссенцией на подбородок Алека. Моментально по всей округе разнёсся запах персидской сирени, аромат которой вытеснил все запахи рынка, Восток победил Мазуры. «Позвольте мне, с вашего разрешения, проникнуть за отворот вашей куртки», — произнеся эти слова, парикмахер вынул из-за обшлага мягкую щеточку и стал проводить ею мягкими движениями по коже Алека, так что последний от удовольствия даже слегка сгорбился в плечах; затем он заученным ловким движением скинул накидку, произнес «Благодарю» и замер в ожидании оплаты.
Алек достал кошелёк, но вместо денег он вытащил старое замусоленное письмо, развернул его осторожненько и попросил цирюльника его прочитать.
«Это», сказал Алек, «письмо моего дядюшки Маноа, владельца баржи, который сегодня возвратился домой. Тридцать лет он ходил через все известные реки, протоки и каналы, теперь же, как это и указано в письме, возвратился домой, чтобы здесь упокоиться с миром. Так как я являюсь единственным наследником судна, и в этом я уверен, прошу вас подождать с оплатой до сегодняшнего вечера, я принесу вам её после закрытия рынка.»
Парикмахер погрузился в чтение письма с таким видом, как будто бы он был вовлечён в какой-то тайный заговор, с благоговейным поклоном вернул его обратно и вместе с Алеком вышел на береговой склон, с которого открывался вид вдоль всей реки. Там стояла баржа, широкая, чёрная посудина, крепко пришвартованная к берегу, на корме которой они увидели высокого сухопарого мужчину с пепельными торчащими ёжиком волосами. Это и был дядюшка Маноа. Он сидел на ящике и медленно потягивал кофе.
«Мне», сказал цирюльник, «будет очень приятно, подождать с оплатой до сегодняшнего вечера от наследника такого судна. Впрочем, дольше я не могу себе позволить ждать.»
«Никто», ответил Алек, «до сего времени не имел возможности усомниться в слове, данном моим дядей. Вечером я стану владельцем баржи и таким образом всё образуется великолепнейшим образом.»
Мужчины поклонились друг другу, и в то время, когда парикмахер вернулся к своему рабочему месту, Алек двинулся распространять ароматы Востока по всему рынку, фланировал у прилавков и повозок, отвечал на приветствия и проходил мимо, когда ему казалось, что надо пройти мимо.
Перед одной словоохотливой продавщицей рыбы он остановился, наклонился к корзинам, в которых лежала золотистая ряпушка, и, так как он произвёл впечатление на торговку, она ему позволила вытащить одну рыбину из корзины, он стянул с ряпушки кожу и съел ещё теплую филейную спинную часть рыбы.
«Эти рыбины», промолвил он при этом, «очень неплохи. Но чтобы уж совсем не ошибиться и не разочароваться, не могли бы вы мне взвесить один килограммчик.» Женщина поспешила удовлетворить его пожелание, добавила две ряпушки сверху килограмма, и передала пакет Алеку. Однако вместо того, чтобы заплатить, Алек опять вытащил из кармана письмо, попросил удивленную женщину прочитать его и вышел с ней на берег, с которого он показал ей крепко-накрепко зашвартованное наследство. «Сегодня вечером», сказал он, «вы станете владелицей ваших денег, как и я стану владельцем этой баржи.»
Торговка рыбой поначалу было согласилась, однако неожиданно, что-то заподозрив, она спросила о мужчине на корме.
«Этот мужчина есть никто иной как мой дядюшка Маноа», ответил Алек, «человек, которого я буду помнить как завещателя. Он вернулся сюда спустя тридцать лет скитаний, чтобы здесь умереть.»
«Однако», сказала женщина, «кто может мне дать гарантию, что Господь наш не продлит ему жизнь?»
«Это возражение», сказал Алек с мягким укором, «неуместно. Дядюшка Маноа только для этого и вернулся, чтобы именно здесь отойти в мир иной. Его доброта безгранична. Он не бросит меня на произвол судьбы.»
С этими словами Алек успокоил продавщицу ряпушки и поспешил, с объёмным пакетом под мышкой, в сторону прилавка с яйцами. Здесь ему также с помощью обаяния и письма о том, что его наследство действительно находится на реке, удалось выторговать корзинку яиц, за другим прилавком совсем не хилый шмат копчёного сала, и после того, как он в придачу обзавелся сыром, кофе, яблоками и маслом, он спустился к реке и, балансируя на узких сходнях, поднялся на борт судна. Подойдя на корму к дядюшке Маноа, он вежливо отвесил ему поклон и разложил добычу, которую он бы мог оставить себе, у его ног.
«Я прошу», сказал он с протянутой рукой, «принять это угощение, исходя из ваших предпочтений. Ряпушка хороша, шпиг достаточно соблазнителен, а яблоки приятно кислят. Добро пожаловать домой!»
«Это», ответил дядюшка Маноа, «очень хорошая идея и приятное приветствие.» Его голос был похож на звук работающей циркулярной пилы. Он сдвинул кофейную чашку ногой в сторону и начал трапезу. Он съел все восемь штук ряпушки, сыр и яблоки, затем он поджарил шпиг, разбил восемь яиц на сковороду и продолжил трапезничать дальше, в то время как Алек тихо, с покорным видом и полной почтительностью, сидел у его ног. После того, как дядюшка Маноа поел, они выпили бесконечное количество кружек кофе, медленно, не проронив ни единого слова. Они сидели вдвоём безмолвно как птицы… Пришёл и ушёл полдень.
Только когда была допита последняя кружка кофе, дядюшка Маноа промолвил:
«Как ты видишь, Алек, я приехал.» «Приехал, чтобы остаться», сказал Алек. «Приехал, чтобы уйти», уточнил дядюшка Маноа. «Мы с тобой выпьем ещё по одной кружке кофе в сумерках, и как только выйдет луна, я соберусь в дальнейший путь, и тогда судно будет принадлежать тебе. Ты меня достойно принял, и ты должен получить за это достойную награду.»
Они молча сидели рядышком до сумерек, затем дядюшка Маноа сварил кофе, и оба пили его, и после того, как кофе был допит, Маноа сдвинул канаты и тряпки в угол и удобно примостился на них. Его рот был плотно сжат, его дыхание с жужжанием выходило через нос с таким ощущением, что в носовых пазухах расположились две мухи. Алек наблюдал тем временем за берегом, и ему не потребовалось много ждать, как он узнал силуэт торговки рыбой, а за ней и парикмахера, и в конце концов он заметил практически всех своих заимодавцев, которые находились на пути к нему в ожидании платы. В этот момент Алек попытался укрыться в своих детских воспоминаниях, однако это ему не удалось. Кредиторы неумолимо приближались, а он всё еще не являлся владельцем судна, так как дядюшка Маноа был жив, на что указывало доносившееся из его носа жужжание. В этом бедственном положении Алек посмотрел в сторону дядюшки Маноа, и в его взгляде было столько неподдельной мольбы, что Маноа, почувствовав это, напряжённо вытянул свою сморщенную, шелушащуюся шею – шею, похожую на кору дерева, – он вытянул шею и повертел ею во все стороны, и ему показалось, что он понял, что случилось, так как он знал Алека предостаточно. И он молвил: «Ты, Алек,» сказал он, «ни о чём не беспокойся. Мы сейчас с нашими кредиторами устроим такую шутку, что они это запомнят на всю свою жизнь. Смотри!» И он встал с канатов, облокотился своим высоким телом на угол и помахал заимодавцам, чтобы они быстрее подошли. Затем он дал указание Алеку провести народ на судно, вежливо, как и положено, и Алек, дрожа всем телом, пошёл им навстречу, сказав очень тихо: «Ничто, мои друзья, не волнует меня больше, чем то, что я не смогу сдержать свои обещания. Но видит Бог, ни разу в своей жизни я не был никому должен.»
После чего он помог кредиторам пройти по узким сходням и предложил пройти на корму, где дядюшка Маноа подпирал борт, и таким образом они собрались в молчаливом требовании вокруг Маноа, в ожидании от него объяснения и платежа. Последним к ним присоединился Алек, с тревожным сердцем, но полный доверия к списку имущества дядюшки Маноа. Он подошёл к нему, взял за плечи, и так как Маноа не пошелохнулся, медленно развернул его. И тут все отметили, что дядюшка Маноа был мёртв, и они увидели триумфальную улыбку на его лице, и чувство стыда привело их в беспокойство и заставило обратиться в бегство. Они поспешно сбежали с судна, выказывая искреннюю торопливость.
Алек обернулся, полный похвалы, к Маноа, и произнёс буквально следующее: «Многое, дядюшка Маноа, я повидал в своей жизни, но ни разу я не видел, чтобы кто-то мог изобразить себя абсолютно мёртвым. Кредиторы удалились, опасность прошла, ничто вам не помешает снова стать живым и выпить новую кружечку кофе.»
Однако Маноа, высокий и худощавый, стоял, прислонившись в углу и не двигался. Красавчик Алек стал его боязливо ощупывать и исследовать, торопливо и с благоговейным ужасом. И тут он обнаруживает, что дядюшка Маноа в действительности умер. Тогда Алек наклонился близко к нему и прошептал: «На такой розыгрыш, дядюшка, сказать по правде, я и не рассчитывал.»
Любому, кому небезразлична история Восточной Пруссии, нужно прочитать несколько книг. И здесь речь идёт не про книги по архитектуре или фортификации, истории Немецкого ордена или наполеоновских войн, сражениях Первой и Второй мировых войн, и даже не о «Критике чистого разума» Иммануила нашего Канта. Речь про беллетристику. Но беллетристику такую, после прочтения которой на губах остаётся привкус… Привкус той страны, которой уже нет, но зримые и осязаемые образы которой мы встречаем на каждом шагу — в развалинах замков и кирх, в старых пивных бутылках и потрескавшихся тарелках на развалах блошиного рынка, в кирпичах с полустёршимися клеймами, в выцветших надписях на немецком, проступающими кое-где под обвалившейся штукатуркой. Всё это мы можем увидеть, потрогать, кое-что даже поставить на полку. Но хочется же ещё и понять, как жили те, кто всё это создал, чем они жили, про что думали, о чём мечтали, над чем смеялись и о чём плакали. И как так случилось, что теперь мы сменили их на этом пространстве…
Итак, беллетристика… «Йокенен, или долгий путь из Восточной Пруссии в Германию» Арно Зурмински, «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса и «Краеведческий музей» Зигфрида Ленца. Это те самые книги, которые дают читателю возможность прикоснуться к внутреннему миру тех людей, которые жили здесь раньше. Книг, конечно, больше. Но эти три переведены на русский язык, их можно купить, или, в конце концов, скачать. И обязательно прочитать…
Ниже мы предлагаем вашему вниманию один из рассказов Зигфрида Ленца из сборника «So zärtlich war Suleyken. Masurische Geschichten» — «Такой любимый Сулейкен. Мазурские истории», изданного в 1955 году. Автор перевода — Андрей Левченков, преподаватель и любитель истории нашего края.
Это лишь первая из «Мазурских историй». Продолжение следует…
_____________________
Зигфрид Ленц
Фузилёр из Кулкакена
Сразу после уборки картофеля у моего деда, Гамилькара Шасса, объявился письмоносец и вручил ему документ совершенно особенной важности. О том, что этот документ самого высшего уровня, говорил тот факт, что он был подписан самим Теодором Трунцем. Не было, честное слово, в Сулейкене и его окрестностях, другого имени, которое бы внушало столько респекта и уважения, столько страха и ужаса, столько почтения, как Теодор Трунц. Впрочем, за этим именем скрывался никто иной, как командир знаменитых кулкакенских фузилёров, которые, числом в одиннадцать душ, стояли гарнизоном на той стороне луга. Слава, которая их сопровождала не только до, но, в особенности, после встречи с ними, была такова, что каждый, кто имел честь служить в этой части, непременно был зафиксирован в исторических анналах Сулейкена и его окрестностей. А что уж говорить про устные предания…
Итак. Гамилькар Шасс, мой дед, сразу почувствовал в указанном документе новизну увлекательного чтива, переломил, как говорится, сургуч и погрузился в чтение. Из письма, пока письмоносец, Хуго Цаппка, стоял рядом с ним, он узнал, что ему без задержки и промедления самым кратчайшим путём необходимо поспешить в Кулкакен – в качестве замены для обер-фузилёра Йоханна Шмальца, который должен быть демобилизован по причине стремительной потери всех своих зубов. Внизу подпись, крупными буквами: Трунц, командир.
Хуго Цаппка, письмоносец, склонился над моим дедом, и после того, как он всё разузнал, искренне пожелал ему удачи и откланялся; а после того, как он ушел, мой дед достал свою старую берданку, привязал к спине шмат копчёного мяса, и, после продолжительного прощания, направился через луг.
Шаг за шагом, и бравый молодец вскорости достиг гарнизона знаменитых кулкакенских фузилёров, который представлял собой несколько простых, неотапливаемых строений на опушке леса. Караульный – высокий, охудавший, угрюмый человек, приказал моему деду подойти поближе, и как только он оказался прямо перед ним, закричал: «Кто там?». На что мой дед по-простецки ответил: «Гамилькар Шасс, если позволите». Затем он предъявил документ, одарил караульного куском копченого мяса и получил разрешение пройти.
Так, сначала он осмотрелся вокруг, провел инспекцию, так сказать, и тут он неожиданно наткнулся на дверь, из-за которой доносился голос. Мой дед, он приоткрыл дверцу, просунул голову внутрь и увидел группу фузилёров, внимательно слушавших доклад под названием «Что делать и как держаться кулканенскому фузилёру, если враг бежит?». Так как у него после короткого прослушивания проявился интерес к докладу, он присоединился к слушателям и вперил свой взгляд вперёд.
И кто там сидел впереди? Конечно Трунц, командир. Невысоким, вспыльчивым брюнетом был этот Теодор Трунц, а кроме того, у него была деревянная нога (настоящую, как он любил говорить, он отдал за отчизну). Тем не менее, он был, в общем-то, необычным человеком, уже по той причине, что вовремя тактических уроков он отстегивал свою деревянную ногу, ошарашивая таким образом тех, кто пытался уснуть.
Итак, Гамилькар Шасс, мой дед, зашёл внутрь и хотел было устроиться поудобнее, как Трунц прервал свой доклад и, по привычной манере, с целью закрепления услышанного, начал опрос. Так, например, он спросил одного дородного фузилёра, сидевшего в первом ряду: «Что надо, — спросил он, –- делать, если враг собрался бежать?»
«Быть начеку из-за возможной засады», – последовал ответ.
– Точно, — сказал Трунц, и, без раздумий, выкрикнул: – А что с продовольствием? Можно ли употреблять в пищу оставленные врагом припасы?
– Можно, — откликнулся другой фузилёр, — но только консервированное. Всё другое не годится.
– Тоже верно, — сказал Трунц. — Но что с книгами? Эй, ты, там, на последнем ряду. Чтобы ты сделал с книгами?
Мой дед, которому задали вопрос, поначалу оглянулся, так как он думал, что позади него ещё кто-то сидит. Там однако никого не было, и поэтому он сказал: «Я бы быстро их прочитал, а потом бы задал бы жару вражине своей берданкой.»
Этот ответ, данный из простодушного его пристрастия, вызвал, как можно было предположить, ярость у Теодора Трунца. Он поднял деревянный протез, размахивая им над головой, чисто помешался этот человек. Затем он вызвал моего деда вперёд и громко спросил: «Кто ты, к чертям собачьим, есть?»
– Я, – сказал мой дед, – Гамилькар Шасс. И я хотел бы для начала немного уважения, как фузилёр к фузилёру.
Ага, к Теодору Трунцу стал постепенно возвращаться разум, лицо его так часто менялось попеременно с белого в синий и красный цвет, что вызывало некоторое беспокойство за него.
В конце концов он пристегнул свой протез и дал команду:
– Противник на виду!
И выгнал своих фузилёров на задний двор. И тут всё и началось: сначала он позвал жестом Гамилькара Шасса, моего деда, и гаркнул:
– Я чувствую себя, – сказал мой дед, – сегодня несколько не в форме. К тому же дорога через луг была не очень-то и приятной.
– В таком случае, покажи-ка нам, – гаркнул Трунц, – где фузилёр может найти укрытие. Только поторопитесь, если вам это будет угодно.
– Это случается, — сказал мой дед, – от случаю к случаю.
– Ты нам должен это показать, – во весь голос гаркнул взбесившийся Трунц.
– По обычаю, – сказал мой дед, – я бы предпочел в данный момент немного вздремнуть. Дорога через луг была не очень приятной.
Теодор Трунц, командир, упал на землю, чтобы показать Гамилькару Шассу, моему деду, о чём идёт речь.
– Так, – кричал он, — именно так поступает фузилёр!
После некоторой паузы, когда мой дед удивленно пялился на него, он сказал:
– До Сулейкена всего лишь два часа пути. Если я сейчас выйду, то к полуночи буду уже дома.
От этих слов Теодор Трунц поначалу застыл в судорожном крике, крике, который с такой силой вонзился в заросли, что всякий зверь покинул их и многие годы эти окрестности документально игнорировал. Затем однако он постепенно пришел в себя, огляделся, осмелился неуверенно улыбнуться и выдал приказ:
– Враг убит! — на что фузилёры с определенным облегчением устремились по направлению к гарнизону.
И Гамилькар Шасс, мой дед, тоже поспешил за ними, нашел себе каморку с лежанкой и прилёг покемарить. Так он подремал около четырех часов, пока около его уха не раздался сигнал горна, заставивший его бросить взгляд на свои карманные часы, убедиться, что время уже заполночь и снова улечься. Ему также удалось, дедушке, снова задремать, как дверь сорвало с петель, вошел командир и закричал:
– Был дан, фузилёр Шасс, сигнал тревоги!
– Тревога, – сообщил мой дед, – объявлена в не совсем удобное время. Нельзя ли, будьте так любезны, объявить её после завтрака?
– Речь идёт, – кричал Трунц, – о контрабандистах. Они были замечены у границы. В это время, сейчас, а не после завтрака.
– Тогда я должен, – ответил Гамилькар Шасс, – от тревоги отказаться.
Завернулся снова поплотнее в одеяло и спустя несколько вздохов погрузился в благостную дрёму. Дремал он без перерыва до следующего утра, позавтракал взятым с собой копченым мясом прямо в кровати и спустился затем вниз, где как раз проходило тактическое занятие под названием: «Что делать и как себя веcти кулкакенскому фузилёру, если он поймал контрабандиста». Трунц сидел впереди и держал речь, а фузилёры слушали внимательно, полные сдержанного гнева, – гнева, потому что на протяжении 26 лет, объявляемые почти каждый день тревоги из-за контрабандистов, не привели к поимке последних. Послушал всё это Гамилькар Шасс, мой дед, просто встал и хотел было выйти. На что Трунц сразу же закричал:
– Фузилёр Шасс, куда?
– На свежий воздух, если позволите, – сказал мой дед, – во-первых, я хотел бы, если позволите, размять ноги, и во-вторых, мне хотелось бы поймать парочку контрабандистов.
– Чтобы поймать контрабандистов, фузилёр Шасс, нам сначала необходимо объявить тревогу. Ты останешься и прослушаешь урок по тактике. Сейчас – служба.
На что мой дед сказал:
– Между нами, как фузилёр фузилёру: сейчас поспела лещина, а я падок, чёрт меня возьми, на лесные орехи. Я тут быстренько, тока пару штук сорву.
Ну-ну, на что Теодор Трунц, командир, подал команду фузилёрам «смирно» и выкрикнул: – Настоящим опрашивается фузилёр Гамилькар Шасс, есть ли у него потребность служить родине?
– Потребность имеется, – сказал мой дед. – Но поначалу мне хотелось бы добыть лесных орехов.
– В таком случае, – гремел Трунц, – я должен отдать приказ фузилёру Шассу оставаться на месте. Приказ есть приказ.
– До Сулейкена, – дружелюбно угрожал мой дед, – всего лишь четыре часа. Если я сейчас выйду, то до трёхчасового кофе я был бы на месте.
И он откланялся перед удивлённым Трунцем и вышел вон мимо некоторых стоявших по стойке смирно фузилёров, поглаживая при этом некоторых из их. Прошёл, мой дед, в стойло, нашёл там овечью шкуру, и вместе с ней покинул гарнизон. Сорвал лесные орехи, разгрыз, сколько он смог набрать, приближаясь при этом к границе. И как только он оказался достаточно близко к ней, натянул на себя овечью шкуру, опустился на четвереньки и смешался с пасущейся овечьей отарой.
Овцы, они не были недружелюбны с ним, приняли его к себе в середину стада, пинали его по-товарищески и пытались с ним разговаривать – чего, из понятных причин, он не мог допустить.
Отлично. Так он медленно брёл с овцами довольно долгое время, как он, в сумерках, неожиданно открыл следующее: от увидел, как две особенно неуклюжие овцы отделились от отары и, сильно покачиваясь при ходьбе, потрусили к границе. Мой дед, задорно последовал за ними, подпрыгивал вокруг них, бодал их головой и поддразнивал их так долго, пока он не услышал, что он хотел услышать. А услышал он, кстати, как одна овца сказала другой:
— Так и заехал бы ей, — говорила одна, — прям по башке, иначе она мне все бутылки разобьёт.
В тот же момент, как и ожидалось, мой дед вскочил, применил к ним тот приём, который они хотели совершить по отношению к нему, связал их спереди и сзади, и погнал их бодренько в гарнизон. Напевая при этом песенку. И появился точно в тот момент, когда проводилось занятие по боевой подготовке под заголовком: «Как и куда кулкакенский фузилёр должен продырявить контрабандиста штыком?»
Фузилёры – они просто упали в обморок, когда увидели Гамилькара Шасса, моего деда, напевающего мелодию пастуха и погоняющего впереди своих овец. И Трунц, командир, подскочил к нему и закричал:
– Заниматься животными, фузилёр Шасс, во время службы запрещено.
На что мой дед отвечал:
– Собственно, –- отвечал он, — я сейчас подремал бы. Но для начала я содрал бы с них шкуру.
И он сорвал с выглядевших, как на сносях, овец шкуры и пред всеми предстали два рослых контрабандиста, которые сверх того были нагружены неким числом бутылок со шнапсом.
Надо ли мне ещё что-то рассказывать?
После того, как ликование фузилёров утихло, Теодор Трунц, командир, подошёл к моему деду, поцеловал его и сказал:
– Теперь ты можешь, братец, подремать, и когда ты проснёшься, фузилёр Шасс умрёт. А поживать будет унтер-офицер Шасс, награждённый кулкакенским почётным нагрудным знаком для старших фузилёров.
– Сперва, – ответил мой дед, – я должен заполучить парочку лесных орехов.
Кстати, он пробыл у кулкакенских фузилёров не до самой смерти; однажды по весне он пропал для посадки картофеля и уже обратно не вернулся.
