«Переехали русскую границу. Показался прусский орел, изображенный на щите, прибитом к столбу. Поезд подъехал к станционному зданию. Русские кондуктора в последний раз отворили двери вагонов. Послышалась немецкая речь. Стояли два откормленных немца в черных военных плащах с множеством пуговиц по правую и по левую стороны груди и в касках со штыками. «Ейдкунен!» — возгласил кто-то, проглатывая слова. Виднелись вывески со стрелами и с надписями: «Herren», «Damen».
Пассажиры стали снимать с полок ручной багаж и начали выходить из вагонов. В числе их был и молодой купец с женой, купеческое происхождение которого сказывалось в каждой складке, в каждом движении, хотя он и был одет по последней моде. Прежде всего он ударил себя ладонью по дну шляпы котелком и сказал жене:
– Ну-с, Глафира Семёновна, приехали в заграницу. Теперь следует нам свое образование доказывать. Сажайте иностранные слова! Сажайте без всяких стеснениев. Жарьте вовсю.
Молодая супруга, одетая тоже по последней моде, смутилась и покраснела.
– А какая это земля? – спросила она.
– Знамо дело – Неметчина. Немец всегда на границе стоит. Помимо немца ни в какую чужую землю не проедешь.»
Так начинается «юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно» под незатейливым названием «Наши за границей». Эта сатирическая повесть Николая Лейкина, изданная в 1890 году, пользовалась бешеной популярностью у русского читателя, пережив до революции без малого три десятка изданий.
Упоминаемый в самом начале повествования «Ейдкунен» был первым немецким городом, в который попадали все путешествующие по суше из России (и последним для едущих в Россию) в Европу. Поэтому для кого-то он являлся первым знакомством с непривычным европейским, или же последним прощанием с привычным, после которого путешественника уже ждала чуть ли не варварская Скифия.
Именно в Эйдткунене помимо паспортного и таможенного контроля происходила пересадка пассажиров с поезда на поезд, поскольку ширина колеи российских железных дорог отличалась от ширины немецкой колеи. И именно здесь многие выезжающие из России путешественники начинали проявлять чудеса изобретательности, пытаясь обмануть, видимо, не сильно бдительных, немецких таможенников:
«– Ты, по крайней мере, поняла ли, что немец в таможне при допросе-то спрашивал?
– Да он только про чай да про табак с папиросами и спрашивал. Тээ, табак, папирос…
– Ну, это-то и я понял. А он ещё что-то спрашивал?
– Ничего не спрашивал. Спрашивал про чай и про папиросы, а я молчу и вся дрожу, – продолжала жена. – Думала, ну как полезет в платье щупать.
– А где у тебя чай с папиросами?
– В турнюре. Два фунта чаю и пятьсот штук папирос для тебя.
– Вот за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и с чаем и с папиросами. А то Федор Кириллыч вернулся из-за границы, так сказывал, что папиросы ихние на манер как бы из капустного листа, а чай так брандахлыст какой-то. Вот пиво здесь – уму помраченье. Я сейчас пару кружек опрокинул – прелесть. Бутерброды с колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.»
Ивановым удалось объегорить немца и ввезти контрабандные чай и папиросы в Германию в турнюре. На всякий случай, если кто не в курсе, это такая подушечка, которую дамы подкладывали под платье э-э… ну, в общем, чуть ниже талии, с тылу, для придания, так сказать, объёмности определённой части своей фигуры. Но везло не всем. И примером тому почтовая открытка, во многих смыслах весьма примечательная, отправленная из Эйдткунена в Петербург на десяток лет позже описываемых Лейкиным событий (видимо, за это время служащие эйдткуненского Zollamt’а стали тщательнее проводить досмотр туристов или же не всё можно было запрятать в этот самый турнюр).
Итак, читаем открытку:
«Дорогие Борис и Маргоша!
В 7 часов будем уже в Берлине. Не утомилась нисколько. За лакомство поплатились: пришлось заплатить при осмотре вещей 90 пф. за 3 коробки конфект. Жаль, что Маргоша не с нами, 90 пф. уцелели бы, она постаралась бы уничтожить всё сладкое до Эйдткунена.
Будьте, милые, здоровы и нас не забывайте.
Вас любящая <нрзб.>
Ольга Руцкая»
Госпоже Руцкой, в отличие от Глафиры Семёновны Ивановой, пришлось раскошелиться в пользу кайзеровской казны аж на 90 пфеннигов. С учётом того, что царский золотой рубль в 1899 году имел золотое обеспечение примерно в два раза большее, нежели немецкая марка, получается, что кошёлек русской туристки опустел примерно на 45 копеек. Дорого это или нет — судите сами. Для примера, одна поездка на конке или трамвае в Питере или Москве стоила в это время от 3 до 7 копеек, в зависимости от типа билета и наличия пересадок. Десяток открыток в Германии можно было приобрести за 80 пфеннигов. А немецкая почтовая марка, наклеенная на открытку, о которой идёт речь, имеет номинал в 10 пфеннигов.
Адресатами этой открытки были некие Борис Вл. и Маргарита Вл. Таиловы. Адрес получателей прост до неприличия: Россия, Петербург, Русский Ллойд. Русский Ллойд (и тут ещё одна интересная деталь, так как Ольга Руцкая написала адрес именно так, как он пишется по-английски, и так как мы пишем сейчас: Ллойд, а в XIX веке общепринятым было написание Лойд) — это здание на Адмиралтейской набережной, буквально напротив Зимнего дворца и Кунсткамеры, построенное некоей Т.В. Макаровой в 1879-1880 годах как доходный дом. Позднее в здании расположилось страховое общество «Русский Ллойд», и в разное время проживали многие известные петербуржцы (к примеру, В.И. Немирович-Данченко).
Ещё одна интересная деталь на открытке это даты её отправления и получения. Отправлена она из Эйдткунена 1 июля 1899 года, а в Петербург прибыла 20 июня того же года. Такой прыжок в прошлое, как многие уже догадались, связан с разными стилями (у нас отличались не только железнодорожные колеи) летоисчисления. Так что если перевести всё на новый стиль, то до Петербурга открытка дошла всего лишь за один день и оказалась на почтамте уже 2 июля.
И последнее, на что нельзя не обратить внимание, разглядывая этот небольшой кусочек картона, это штамп на оборотной стороне — «Собрание Н.С. Тагрина. Март 1929 года». Любому собирателю почтовых открыток знакомо имя Николая Спиридоновича Тагрина (1907-1981), выдающегося советского филокартиста и автора книг по филокартии, обладателя крупнейшей до настоящего времени коллекции (которую он завещал музею истории Ленинграда) открыток в России и одной из самых крупных в мире (690 тыс. экземпляров!!!), создателя и руководителя Ленинградского клуба филокартистов. К 1931 году коллекция открыток Тагрина превышала 65 тыс. штук. Каким образом эта открытка из его коллекции оказалась за границей, можно только догадываться. Но спустя какое-то время она вновь вернулась в Россию.
Заканчивая эту заметку, следует сказать, что человеку конца XIX — начала XX веков отправить почтовую открытку было сродни отправки нынешней смс-ки или ммс-ски. Многие современные туристы посылают родным, друзьям, знакомым, или размещают в соцсетях, мегатонны различных фотографий из путешествий. И при этом они всего лишь продолжают делать то, что уже больше ста лет тому назад делали люди по всему миру: делились впечатлениями, поддерживали чувство собственного величия, ну или просто пускали пыль в глаза:
«– А быть на выставке <имеется в виду Всемирная Парижская выставка 1889 года, к открытию которой инженером Густавом Эйфелем была построена башня, служившая входом на выставку и побывать на которой и стремились Ивановы. — admin> и не влезать на Эйфелеву башню, все равно, что быть в Риме и не видать папы. Помилуй, там на башне открытые письма к знакомым пишут и прямо с башни посылают. Иван Данилыч прислал нам с башни письмо, должны и мы послать. Да и другим знакомым… Я обещал.
– Письмо можешь и внизу под башней написать.
– Не тот фасон. На башне штемпель другой. На башне такой штемпель, что сама башня изображена на открытом письме, а ежели кто около башни напишет, не влезая на нее,– ничего этого нет.
– Да зачем тебе штемпель?
– Чтобы знали, что я на башню влезал. А то иначе никто не поверит. Нет, уж ты как хочешь, а на башню взберемся и напишем оттуда нашим знакомым письма.
– Да ведь она, говорят, шатается.
– Так что-ж из этого? Шатается, да не падает. Ты ежели уж очень робеть будешь, то за меня держись.
– Да ведь это все равно, ежели сверзится. Обоим нам тогда не жить.
– Сколько времени стоит и не валится, и вдруг тут повалится! Что ты, матушка!
– На грех мастера нет. А береженого Бог бережет.
– Нет, уж ты, Глаша. пожалуйста… Ты понатужься как-нибудь, и влезем на башню. С башни непременно надо письма знакомым послать. Знай наших! Николай Иваныч и Глафира Семёновна на высоте Эйфелевой башни на манер туманов мотаются! Не пошлем писем с башни – никто не поверит, что и на выставке были.»
Отправили или нет Ивановы открытки с Эйфелевой башни, а точнее, побывали они на башне или нет, — о том я вам не скажу, прочитаете сами.
