Зигфрид Ленц
Пасхальный стол
(перевод Андрея Левченкова)
Алек Пух – симпатичный, пышущий здоровьем отец семейства, разместил свой выводок на барже, которая досталась ему в наследство от его дядюшки – великана по имени Маноа. Выводок – под этим понималось наличие трёх румяных карапузов, сыновей Алека Пуха, которые, как он любил говорить, были приобретены им честным путём. Честным ли или нет, но все три чудесных ласковых малыша, как по привлекательности, так и по воспитанию, происходили от трёх различных матерей, обстоятельство, которое можно объяснить только тем, что Алек Пух работал подмастерьем у одного странствующего точильщика ножниц. И так как он – по разным причинам, очень любил детей, то и детей он оставлял себе. При этом, прошу прощения, он увековечивал память матерей тем, что называл своих сыновей в честь поселений, где они впервые увидели красоты мазурского края. И посёлки эти назывались: Зибба, Шиссомир и Квакен.
Таким образом, с давних пор, как было сказано, три мальчишки жили с Алеком Пухом, с их, кровь с молоком, отцом, на барже. Эта баржа выглядела – да, а как же она могла выглядеть? А как чёрная туфля, полная блох, – вот как выглядела эта баржа. Здесь они кишели, здесь что-то копошилось, там пахло, а в другом углу раздавались пискучие звуки: повсюду любопытство, повсюду открытия и приключения. Пищу принимали с удовольствием, мылись по возможности, спали под убаюкивающее покачивание на речных волнах вплоть до обеда – никогда рай ещё не был так близок.
Однажды, скажем сразу, когда ещё утренний туман лежал на заливных лугах, с бака судна разнёсся невиданный рык. И кто же там ревел: это был Алек Пух собственной персоной. Он рычал, почти как при острой боли, называя имена своих милых сердцу детей, и так как его рёв не уступал трубам Иерихона, весь выводок вылетел из своих унаследованных гамаков и выбежал на палубу, протирая заспанные глаза. Сыновья, выстроившись в ряд, согласно населённым пунктам, через которые проходил их отец, на полубаке, в лёгком ознобе ждали того, кто украл их сновидения. И внезапно появился он, красивое, здоровое лицо, розовые щёки, смоляные волосы, скажем так, приятный во всех отношениях человек, несмотря на то, что этот господин нёс что-то для показа сыновьям и что сильно их напугало. А нёс Алек Пух напоказ такую чудовищную гримасу, как будто у него прищемило одновременно все пальцы ног. Вот он встал перед дрожащими мальчишками, взгляд, полный угрюмой любви, скользил вдоль ряда, и вдруг, и что-же произошло затем? А затем Алек Пух зарыдал. Сначала недолго, потом, однако, всё продолжительней, с задумчивой нежностью посмотрел на сыновей и сказал следующие слова: «Этот день», говорил он, «сыновья мои, приближается. И горе, если вы ещё ничего не слышали об агнце и о Пасхе. И того, кто из вас ещё ничего не слыхал об агнце, я буду колотить до тех пор, пока он не узнает всё и даже больше этого. Но агнец, вы, оборванцы, маленький, малюсенький и чистоплотный. И выспавшийся. И о-о-очень беленький, честное слово. И слова не скажет лишнего этот маленький, беленький, прелестный агнец. Просто снежинка, всем понятно! Это и есть ягненок. Это Пасха! И о горе тому, кто не знает агнца. Небольшая, умытая, счастливая овечка. В отличие от вас.»
Алек Пух, розовощёкий отец, не мог продолжать, потому что, как вы уже поняли, слёзы заглушали его дальнейшую речь, и, шагнув к леерам, растроганный, он безудержно зарыдал, заставляя хрупких мальчиков дрожать на холоде дальше.
Но внезапно – мальчишки не были готовы к этому и жевали пока всё, что нашли в карманах, – он заметался, засмеялся, подошел к своим оборванцам, страстно поцеловал их и, через некоторое время, взяв у них немного съестного, он говорил так: «Довольно долго, холера, мы жили вне общества. Что, я могу сказать, не есть хорошо. И потому мы, сыновья, завтра будем устраивать то, что принято называть пасхальным столом. Возможно даже на берегу перед нашей лодкой. Это будет такое пасхальное угощение – кто хоть раз в нем участвовал, он никогда не сможет это забыть. Нам нужна рыба и к ней ветчина, и, как это и полагается, несколько бутылочек спиртного. Только, если я могу попросить, не в обрез.»
«Стол», сказал посёлок Квакен, «стол, будьте любезны, у нас уже есть.»
«А также у нас», добавил городок Зибба, «имеются и лавки. Здесь лежит, если только вы повернётесь, достаточно досок.»
«На этом», сказал Алек Пух, «мы переходим к маловажным вещам: а под этим мы понимаем рыбу, ветчину и, если вы позволите, выпивку в достаточном количестве».
«Всё будет», сказал населённый пункт Шиссомир, своим ломким голосом, «добыто к нашему удовольствию. Наш пасхальный стол будет весёлым и приятным, как сам агнец. Я ж правильно сказал?» «Правильно», — хором ответили братья и кивнули головами.
Затем Алек Пух поцеловал своих сыновей, и они направились, каждый по отдельности друг от друга, в деревню, где, как это было принято перед Пасхой, имел место быть один из самых оживлённых и невероятных мазурских рынков. И здесь, если вам это интересно, в целях запланированного пасхального угощения, произошло следующее. Алек Пух, как уже было сказано, розовощёкий, обходительный мужчина, прогуливался туда-сюда, подходил с вялым интересом к рыбным прилавкам, морщил нос, хлопал ладонью по рыбинам, – ха, образ придирчивого покупателя доставлял ему невообразимое удовлетворение. Торговка рыбой, суетливая, чем-то озабоченная женщина, со слезинками на глазах от незаметных рыданий, изредка роняла слова, но Алек Пух не позволял себя уговорить. И в то время, когда покупатель, внешне очень критично, простукивал рыбины, проверяя их упругость, обнюхивал, а в некоторые даже и совал нос, кто же тут появился? Ладно, мы не будем держать это в тайне, это был посёлок Квакен: заявился собственной персоной. Держался он, однако так, как будто уважаемого господина не существовало на свете, просто какой-то незнакомец. И в то время, как торговка, сожмурив глаза смотрела на нерешительного покупателя, Квакен запустил, с известной степенью решимости, без обнюхивания и похлопывания, руку в ящик, схватил там две рыбины – под этим понимались две самые большие – и исчез. Бежал он, естественно, через рынок напролом, выкрикивая без пауз: «Дорогу», «В сторону», «Поберегись!» — и, так как под эти дикие вопли склизкие рыбьи хвосты болтались то в одну, то в другую сторону, никто не рисковал оставаться у него на пути, все бросались практически врассыпную.
Разбежались, да, в то время как обходительный господин, все еще стоявший у торговки рыбой, посчитал своим долгом произнести следующую фразу: «Мне кажется, мадамхен», сказал он, «что последний покупатель задолжал вам денег. Я сейчас, честное слово, этого малого догоню, может даже и сразу его схвачу. А может статься, что и чуть попозже. В любом случае, мадам, только отвага, я его догоню. Я его найду.» Торговка на это ответила: «Поторапливайтесь, господин, быстрее», и он, развернувшись, стал преследовать воровской населённый пункт Квакен.
Они встретились таким образом у баржи, спрятали рыбу, на краткое мгновение в мечтах представили себе предстоящий пасхальный стол – он был празднично уставлен едой – и двинулись дальше. Опять же, это было необходимо для исполнения второго пожелания, что должно было украсить пасхальный стол или, даже лучше сказать, освещать его, — а это должен был быть достаточно величественный кусок ветчины, по возможности свежеотрезанный.
Майстерштюк, если нам будет так позволено выразиться, всех видов мясных изделий был уже заранее присмотрен, источал аромат, исходя испариной в коптильне, однако, слишком высоковато, – без лестницы было его не достать, и принадлежал одному хмурому человеку по имени Бондзио. Этот Бондзио, ну что, он был учтив, проницателен, этот мрачный бобыль, вышел из дома, в то время, как ветчина требовалась для завершения произведения искусства под названием «пасхальный стол».
Согласно плану, в этот раз был задействовал посёлок Зибба, малыш изящный в своей худобе, или, если хотите, шнурок на ножках. Лестницу он уже придерживал руками, она стояла наготове у дома Бондзио, доставая сверху до карниза, «шнурок» балансировал в благословенной темноте, затем беспрепятственно просочился через дымоход, – также, как мы входим через дверь, приподнял оковалок ветчины с крюка, как бы срывая цветок, и потащил его наверх, тяжело дыша. И как только он оказался наверху, кто же показался, прогуливаясь по улице? К несчастью, ещё и в униформе? Несчастье звалось Шеппат, оно издавало идиотский смех, но, самое главное, по профессии было жандармом. Итак, быстренько направив свой сломанный нос в сторону происходящего, он молвил примерно так: «А что здесь, Алек Пух, происходит?» Алек Пух, – а кто бы ему в этот момент не посочувствовал? – задрожал, и дрожал так долго, пока не успокоился и не произнёс следующие слова: «Это ж, чорт возьми, Пасха! Агнец, чистый, милый, о-о-чень маленький, как снежинка. И беленький. Мы хотим, о Господь Бог, на пасхальные праздники поднести Бондзио кусок ветчины. Но хозяин же не открывает, Боже мой, и теперь, чтобы всем нам сделать приятное, мы хотим забросить ветчину в дом. И именно через дымоход.»
«Это» – сказал Шеппат после продолжительной работы мозга, «запрещено. Может, так случится, Алек Пух, что внизу дымохода стоит что-то хрупкое, например, яйца, или ещё что. Вам необходимо, и всенепременно, опять спустить вниз ветчину, и попытку, скажем мы так, повторить ещё раз попозже.»
«Мы, Макс Шеппат, никогда не были нарушителями закона», сказал Алек. «Закон для нас, да, именно для нас, закон для нас превыше всего.» – И с этими словами он сдёрнул «шнурка» с конька крыши, поймал сначала окорок, следом его самого, после чего с пожеланиями умиротворённого пасхального угощения откланялся.
Итак, на пасхальном столе, по подсчётам, не доставало только нескольких бутылок, для обеспечения которых был выбран городок Шиссомир, а именно по следующей причине: этот меланхоличный, с надломленным голосом мальчик, обладал очень редким талантом, так как в любой момент, где бы это не происходило, терять сознание. Малыш просто на время задерживал дыхание, зеленел, вызывал на лице трагическую бледность и падал, закатив глаза. Именно так.
В это раз он позволил себе упасть в обморок перед трактиром одного хозяина по имени Людвиг Карникель, что привело к тому, что вскорости собралась толпа. Людвиг Карникель выскочил из своего заведения, сделал вид, что осознает несчастье, и выставил, таким образом, и в не малом количестве, бутылки для пасхального стола. Потому что, пока он оценивал несчастный случай, его полки оценивал красавчик Алек в копании двух сыновей — после чего угощение на пасхальный стол доукомплектовалось.
Таким образом они сидели, с умиротворенными лицами, на борту баржи с думами о милом агнце, когда вдруг Алек Пух издал рык, описанный в начале. Выводок выскочил на корму, образовав дрожащую линию, а Алек Пух, склонив прекрасную голову, крикнул:
«Это все чепуха», — крикнул он. «Весь пасхальный стол, я вам скажу, ерунда. Потому что мы забыли самое главное. И что, скажите на милость, будет самым главным? Гости, конечно! Мы забыли гостей. Где вы можете, скажите мне на милость, достать гостей в этот час? Украдёте?» «Это», — сказал посёлок Квакен, — «ещё никогда не поздно всё исправить и сделать так, как должно быть. Я правильно сказал?»
«Верно», — подтвердили его братья и кивнули головами.
В спешке покинув лодку, они бегали то тут, то там, – вопросы, сожаления, покачивания головами, словом, на гостях можно было ставить крест, потому что, как и следовало ожидать, почти все они уже взяли на себя обязательства. Лишь трое – никто не осмелился бы усомниться в этом пасхальном чуде – итак, только трое гостей были ещё свободны. И это были: торговка рыбой, хмурый человек Бондзио и уже известный нам Людвиг Карникель. Их пригласили – и они пришли.
Рано утром они спустились к реке, где была пришвартована баржа, осмотрели окрестности, обменялись любезностями и, наконец, сели за накрытый пасхальный стол. А затем ели и пили до позднего вечера, приятно болтали о милом агнце, проводили время за комплиментами и уверяли друг друга в своей полнейшей симпатии.
До тех пор, пока… да, пока ветчина не повернулась так, чтоб Бондзио смог узнать её по разрезу. Тут-то и начался спектакль, в котором, как это водится в подобных рассказах, вскоре приняла участие и торговка, узнавшая свои пучеглазые рыбины, и, конечно, сам Людвиг Карникель. Началась беготня по траве, преследование друг друга, размахивание палками и угрозы, пока Алек Пух внезапно не издал крик, крик, в котором говорилось следующее: «Агнец!»
И действительно, кто же там на речке щипал травку? Ягнёнок, маленький и беленький, как снежинка. Тут же вся почтенная компания устремилась к нему, позабыв ссоры и угрозы, для животного срывались нежные травинки, его так поглаживали, что казалось, задушат до смерти.
«Это», — сказал красавчик Алек, «настоящее чудо. Честное слово.»
Гости были вынуждены с ним согласиться, они пожали друг другу руки, обнялись, воздух наполнился звуками флейт и одобрительными возгласами, и, прощаясь, хмурый человек Бондзио сказал: «Это был», — сказал он, «Господь свидетель, в целом, достойный пасхальный стол. Прежде всего, скажу между нами, потому что каждого из нас спросили о его персональных предпочтениях. Что, как вы согласитесь, непросто.»
Зигфрид Ленц «Фузилёр из Кулкакена»
Зигфрид Ленц «Это был дядюшка Маноа»
Зигфрид Ленц «Чорт чтения»
Зигфрид Ленц «Купание во Вщинске»